– На вашей одежде при первичном осмотре обнаружены бурые пятна, похожие на кровь, – стал перечислять он. – Утюг отправлен на экспертизу. Я думаю, на нем ваши пальчики…
– Конечно, есть! – подтвердила я. – Ведь утром гладила ветровку, когда собиралась к Галине Рольгейзер…
Неожиданно я поняла, что взрослею. Это ощущение пришло с опознаванием того, что я попала в переплет, где уже не место безответственности и несерьезности. Здесь все по-настоящему и по-взрослому. Здесь рождаются и умирают люди. А если это происходит не естественно, то виновный в этом несет наказание. И оно тоже не детское. Тебя уже не поставят в угол и не отругают. Тебя посадят в тюрьму, где ты проведешь лучшие годы, а когда выйдешь, то будешь уже никому не нужна. Отчего-то я вспомнила уборщицу в нашем магазине. Маленькая, неприметная, всегда в сером, она приходила тенью, молча мыла полы, драила в туалете унитаз и уходила, чтобы в конце месяца расписаться в нижней строчке нашего списка на получение денег. И от вида той суммы мне всегда было жаль ее…
– Это мое будущее, – прошептала я. – Только очень далекое…
От мысли, что даже обычной уборщицей я смогу работать лишь лет через десять, из глаз брызнули слезы.
Меня снова стали водить по коридорам и по этажам. Везде, где сопровождавший меня полицейский что-то делал, он обязательно называл мою фамилию и говорил: «Для ИВС…» Он даже сводил меня к врачу. Конопатый доктор заставил раздеться, после чего послушал меня эндоскопом, померил давление и приказал одеваться. Все происходящее казалось мне сном. Относительную ясность голова приобрела, когда меня перевели в ту часть здания, где располагался этот самый изолятор. Мне доходчиво объяснили, что я буду в нем находиться до суда, который и определит, как и где меня держать дальше. Еще я успела понять, что после него всего два пути: меня могут выпустить, а могут отправить в следственный изолятор для ожидания уже другого суда, того, на котором назначат срок. Только вот садиться в тюрьму я не только не хотела, что естественно, но и не собиралась. Я была уверена, что полиция разберется и меня выпустят…
Глава 27
Разговор с фантомом
– Вытаскивай шнурки! – приказала женщина-полицейская в форме с погонами сержанта.
– Зачем? – пропищала я.
– Так положено, – объяснила она лаконично.
Я присела на корточки и стала расшнуровывать кроссовки.
После того как у меня взяли отпечатки пальцев, руки толком я помыть не успела, и теперь на шнурках осталась синяя краска.
– Раздевайся! – приказала женщина.
– Зачем? – ужаснулась я.
– Кому говорят? – свела она брови у переносицы.
– Совсем?
– А что, еще и не совсем бывает?
Я стала расстегивать куртку.
– Живее! – торопил этот монстр.
Вскоре я осталась в одних трусиках.
– Приспусти, – потребовала женщина.
– Зачем? – прохныкала я, но подчинилась.
– Присядь! – приказала она и стала прощупывать швы на джинсах. Я увидела, что руки женщины в резиновых перчатках.
Я выполнила команду и снова выпрямилась.
– Одевайся! – приказала женщина и всучила мне одежду обратно.
Я торопливо натянула штаны без ремешка, кроссовки без шнурков и блузку.
После всего мне выдали свернутый матрац, от которого пахло чем-то залежалым и кислым, и повели по коридору с множеством дверей по обе стороны. Я поняла, что это камеры. Было тихо.
– Стоять! – негромко приказала женщина. – Лицом к стене!
Я замешкалась, не зная, в какую сторону повернуться.
– Чего суетишься? – спросила она насмешливо. – Первый раз?
– Да.
Конвоир погремела ключами и щелкнула задвижкой.
– Заходи! – велела она.
Я заглянула внутрь. К моему удивлению, в камере никого не было.
– А где…
– Кто? – вытаращилась в ответ женщина. – Мама, что ли?
– Я одна буду сидеть?
– А ты хотела с мужиком? – продолжала веселиться она.
Я прошла в камеру и, услышав грохот захлопнувшейся двери, вздрогнула. Потом, немного уняв колотившееся сердце, огляделась. Две кровати в углу без всякой ширмы, унитаз, у стены небольшой столик и шкафчик без дверцы. Она попросту была не предусмотрена конструкцией.
Я бросила матрац на топчан, села на него. Из глаз тут же брызнули слезы, и я, заскулив, закрыла их…
… – Чего орешь, сучка? – спросила Наташка.
Она сидела напротив в одной юбке. «Ей холодно», – подумала я, а вслух спросила:
– Тебя за что сюда?
– Ты что, дура? – сказала она. – Я умерла, меня не посадят.
– Не ври, я же тебя вижу.
– Но это только ты…
– Расскажи следователю, что ты жива! – взмолилась я. – Ведь меня ни за что хотят посадить!
– Никто тебя не посадит, – заверила Наташка.
От того, как проникновенно она это сказала, я вдруг успокоилась.
Наташка тем временем достала помидор и стала его есть. Я смотрела, как по ее подбородку течет красный сок, и размышляла, откуда у подруги такая уверенность. Может, все от того, что на том свете люди становятся ближе к Богу и в курсе всех происходящих на земле событий.
– Почему? – не удержавшись, спросила я, когда Наташка закончила есть помидор и достала яблоко.
– Ты тоже умрешь.
– Я не умру! – в ужасе выкрикнула я.
– Все умирают, – произнесла она обыденным голосом. – Я же умерла.
– Но почему?
– Что?
– Почему ты умерла?