Дрожь

Эмилька,

мне, пожалуй, легче написать это, чем сказать. Я живу в двух мирах. Когда сижу с тобой на берегу реки, и мы обсуждаем, какое мороженое лучше – сливочное или со вкусом клубники, под ногами пульсирует размытое. Держу тебя за руку на прогулке, а вторая рука стекает по моему туловищу. Целую тебя, а в ушах стоит гул реки, причем на самом деле это не река, а люди. Похоже на признание безумца?

Это тяжело.

Когда собираюсь поесть, мне приходят в голову образы, они лезут силой. Я стараюсь думать о чем-нибудь другом, притворяюсь, что все в порядке, но как только сажусь за стол, моментально представляю раздувшийся труп кота и другого кота, пожирающего этот труп, – и не могу проглотить ни куска. Наливая воду в стакан, вижу мочу и понимаю, что буду ее пить. Однажды я переспал с девушкой, точнее, пытался переспать, поскольку, начав ее раздевать, представил, что раздеваю труп, да так, что ладони шелушились. Единственный выход – ничего не делать. Дождаться смерти, тогда все будет позади. Так я полагал до сих пор. Но теперь все изменилось.

Я не могу жить в двух мирах одновременно. Не могу ненавидеть еду и говорить с тобой о мороженом. Не могу заниматься с тобой любовью и чувствовать, как земля дрожит под волнами размытого. Я должен выбрать или хотя бы попытаться выбрать, иначе меня разорвет, и ничего не останется.

Ты станешь моей женой?

Виктор

Она аккуратно сложила влажный лист бумаги и закрыла глаза. Конечно, она об этом мечтала. Конечно, это воображала. Конечно, не верила, что это когда-либо случится.

Глубоко дышала и думала о том, что скажут родители.

Повернулась на бок и перечитала письмо. Дождь барабанил по стеклу. Ей показалось, что сквозь грохот грозы доносится дикое ржание. Она выглянула в окно и увидела, как Пса ударяет молния.

Глава одиннадцатая

Она ухватила шатающийся зуб и со всей силы потянула.

В голове возникла пронзающая боль, по языку растеклась кровь. Крыся Лабендович выплюнула твердый кусочек себя в руку и приложила тряпку к десне.

Хам лежал на кровати с выпяченным животом, открытым ртом и рукой, переброшенной через голову. Храпел. Вонял. Жил.

Она достала из ящика серебряную папиросницу, подаренную отцом, и убрала туда вырванный зуб.

Заглянула к Зосе. Глаза закрыты. Светлые волосы рассыпаны по подушке.

Вернулась на кухню. Закурила. Руки над столом тряслись. Сигаретная бумага покраснела от крови. Она воткнула кусочек тряпки на место зуба и затягивалась уголком рта.

Посмотрела на кровать. Хам спал теперь на боку. Жирный живот вываливался на одеяло, волосы липли ко лбу. У стены высилась стопка мятых газет и книг, которые он читал, когда был в состоянии. Сейчас не был. Сейчас он не знал, что происходит вокруг. На следующее утро он даже не будет помнить, что поднял на нее руку. Начнет извиняться, обещать, клясться, а она ему поверит.

Самое ужасное, что хам, как правило, вовсе не был хамом. Заботился о ней, Зосю любил до беспамятства. Умный, мог рассмешить любого. Она и не подозревала, что можно так много смеяться. Когда лежали перед сном, он нередко изображал соседей из Пёлуново. Разыгрывал целые сценки, и ей это совсем не надоедало. Много читал, и, когда был трезвый, Крысе никогда не приходилось стыдиться его на людях.

Работал, как вол. В хозяйстве всегда был порядок. В поле часто уходил раньше других, а домой возвращался уже затемно.

Она любила этого человека, порой даже обожала, поэтому не могла вынести, когда он превращался в хама. Не понимала, как одна бутылка водки может так легко убить в нем Казимежа Лабендовича.

* * *

С тех пор, как умер отец, не осталось никого, кто мог бы помешать Казику пить.