Дрожь

– А мой кузен Адам говорит, что твой папа был инопланетянином, – сообщил рыжий Даниэль, когда они поднимались по широкой лестнице на третий этаж. – И что он умер, когда у него закончились батарейки.

– Сам ты инопланетянин. Еще раз так скажешь – получишь.

– Ой, боюсь-боюсь, – усмехнулся Даниэль и достал из кармана драже «Корсар». Кокосовые. Лучшие.

– Пополам? – спросил Себек, протягивая руку.

Несколько шариков в шоколадоподобной глазури высыпалось ему на ладонь.

– Спасибо.

– Еще он говорит, что твой папа выглядел так, будто его покрасили белой краской, – продолжал Даниэль. – Это правда?

– Ничего подобного.

– А кузен говорит, что правда.

– А я тебе говорю: давай драже!

– Даже не мечтай.

Даниэль ударился спиной о стену, да так, что дух перехватило. Поперхнулся драже, закашлялся, согнулся и в этот момент почувствовал локоть друга на спине. Когда поднялся, все стояли и смотрели.

– Ладно, держи, – он протянул шуршащий пакетик Себеку и спешно добавил: – Вот дурак.

Под взглядами одноклассников Себек проследовал в класс. На ходу засыпал в рот полпакетика. Да. Кокосовые несомненно были лучшие.

* * *

Дедушка сидел на стуле перед телевизором. Его лысая голова блестела в желтом свете люстры. После инсульта он перестал говорить предложениями и выплевывал из себя отдельные слова.

– Капуста! Kohl!

– Яблоко! Apfel!

– Морковь! Karotte!

Себек смотрел на него, потом пошел на кухню, где мама и бабушка делали то, что обыкновенно делают на кухне.

– Почему дедушка так кричит? – спросил он.

– Потому что он болен, я же тебе говорила, – объяснила мама. – Пойди к нему, солнышко, посиди рядом.

– Но я его не понимаю.

Хелена наклонилась и дала ему тарелку пирожных. Песочных с сахаром. Он обожал их.

– Он так радуется, когда ты приходишь, Себусь, – сказала бабушка. – Обычно целый день молчит, изредка что-нибудь буркнет. А с тобой сразу такой оживленный. Он слышит тебя еще на лестнице, представляешь? Узнаёт.

– Бартек говорил, что собака так же его узнаёт.

– Себастьян! – одернула его мать.

Он пожал плечами и положил в рот песочное пирожное с сахаром.

– Баушка, а моно ключить телевизор?

– Мы его не смотрим, – отрезала она.

– Но почему?

– По телевидению показывают одни глупости. Не стоит на это смотреть.

– И что мне там делать с дедушкой? Мне скучно.

В такие моменты мама обращала на него взгляд, хорошо ему известный, поэтому он шел в комнату, садился на диван и корчил дедушке идиотские рожи. Заслышав его, Бронислав поворачивал голову, удивительно по-детски улыбался и опять начинал:

– Слива! Pfaume!

– Груша! Birne!

– Огурец! Gurke!

* * *

Некоторое время ничего не менялось.

Утром бутерброды с маслом и паштетом, а иногда с одним маслом, потом дорога в начальную школу № 5 на Колейовой улице, прощальный взгляд на Себека, растворяющегося с огромным рюкзаком в реке учеников, текущей по коридорам, потом учительская, кофе, пончик и сигарета. Разговоры других учителей, поиски журнала в вертикальных ячейках (вечно кто-нибудь да перепутает), а затем – уроки, фразы, впечатанные в мозг, с каждым месяцем все глубже и глубже, скрип мела по доске, белая пыль на жакете, на свитере, на туфлях и на юбке. Послеполуденный кофе и послеполуденная сигарета, разговоры других учителей, на продленку за Себеком и домой. По пути – покупки, обмен любезностями с соседками у подъезда, наконец лестница, ключи и квартира, прихожая, кресло. Кресло.

После обеда делали уроки, навещали дедушку с бабушкой, шли гулять или смотрели телевизор. По субботам ходили к Вальковяку есть мороженое, настоящее итальянское, два вкуса на выбор: шоколадное и сливочное. Она брала маленькую порцию, Себек среднюю. По воскресеньям ездили в костел на острове и на кладбище. На машине, ибо несколько лет назад отец уперся, что у Эмилии должен быть автомобиль, – и вот он появился. Хотя она постоянно повторяла, что предпочла бы обойтись без него.

* * *

Спустя год ожидания, благодаря несметному числу бутылок водки, которые отец вручил людям из кооператива взамен на талон, у дома на Торуньской красовалась первая машина Эмилии Лабендович. Это был голубой «Фиат» – знаменитый «малюх», правда, неисправный. Коронным изъяном оказался заедающий замок, и однажды Эмилия просто перестала его ремонтировать: не хватало ни денег, ни нервов. Практически сразу ситуацией воспользовался пан Витек, известный в Коло дамский угодник, джентльмен и бездомный.

Эмилия постучала по водительскому стеклу и приоткрыла дверь.

– Пан Витек, простите, но нам надо ехать на кладбище.

– Что-о-о? – загремел сжавшийся на заднем сиденье ворох одежды в форме человека.

– На кладбище едем, – повторила она. – Мне нужна машина.

– Щас, щас, встаю же, – отозвался ворох и поднялся с сиденья. Ловким движением протиснулся между креслами и вывалился наружу.

– Добрый день, – проговорил ворох, после чего громогласно откашлялся и постепенно превратился в мужчину в помятом костюме.

– Добрый, – ответила Эмилия, садясь в машину и открывая пассажирскую дверь. Поморщилась от кислого смрада тела, не мытого месяцами. – Вы не замерзли?

– Да что вы, пани Эмилия. В таком автомобиле?