Дрожь

Продовольственный магазин приносил много радости, воровство на садовых участках тоже. Однако самой потрясающей охотничьей территорией оказались телефонные будки.

Сначала надо было найти использованную телефонную карту и разрезать ее на пять-шесть тонких продольных полосок. Затем ребята шли к зданию почты, где недавно установили четыре телефонных аппарата под желтыми блестящими козырьками. Твердую полоску следовало засунуть в незаметную сверху щель под металлической ручкой, служившей для извлечения карточек по окончании разговора. Ходили, как правило, вчетвером, а вся акция длилась не больше десяти секунд.

Потом компания располагалась на ближайшей к почте скамейке в парке и слушала вечерний концерт.

– Чего это? Ну, давай же… Что за хрень.

– Владик, поди сюда, не вынимается.

– Ебаный в рот, второй раз вхерачилась!

– Погоди, ты просто не умеешь.

– Видишь это дерьмо? Она отсюда должна выйти, сука. Кручу, кручу, и ни хуя.

– Так купи еще одну. Попробуем в будке напротив.

Перед возвращением домой – чем позже, тем лучше – они подходили к будке, быстренько проталкивали полоску при помощи другой, после чего доставали застрявшие за весь день карты. Они выходили по одной. Порой приходилось стоять так минут десять – крутить, крутить и крутить.

Люпа с острова скупал все. Считал углубления на магнитной полосе и записывал в тетрадь количество свободных импульсов. Затем высовывал изо рта кончик языка и подсчитывал. Складывал. Делил на три. Они получали столько злотых, сколько выходило по итогам этих расчетов. Себек и остальные подозревали, что щуплый, провонявший сигаретами Люпа все наглее их обманывает, но лучше было заработать хоть что-то, чем ничего. Особенно если на это что-то потом всю неделю можно было есть одни сладости.

Единственной проблемой были мозоли. На больших пальцах. Крупные, как монета. Себек прокусывал их, но на следующий день они все равно опять вскакивали.

* * *

Слово состояло из восьми букв и было написано отчетливо, но тем не менее казалось, с ним что-то не так, что его напечатали по ошибке, что это недоразумение, ведь оно не вязалось. Не вязалось с теплым чаем, который Эмилия отпивала маленькими глотками, с мягким креслом, в котором сидела, и с перепачканным мячом, лежавшим в прихожей. Эмилия прочла еще раз. И еще. Оно там было. Щерилось восемью буквами, усмехалось, будто хотело сказать что-нибудь вроде: «Ку-ку, я тут!» или «Я тебя съем!».

Лейкемия.

Да, люди болеют лейкемией, она слышала об этом не раз, что он или она болеет, а кто-то даже умер, разумеется, – но ведь не она, как это, она же ничего не сделала, с какой стати она должна болеть лейкемией? Правда, уже несколько лет у нее случались эти тяжелые утра, трудные дни, общая слабость. Но у кого их не бывает? Почему сразу лейкемия?

Она снова изучила бумагу.

Ладно. Так тому и быть. Пойдет на химиотерапию. Пойдет и выздоровеет – кто-то же должен заниматься Себеком. После химии не всегда умирают. Ну походит какое-то время в шляпе. У нее есть красивая, мама когда-то подарила, то, что надо.

Два месяца спустя она лежала в больнице, а по ее сосудам тек яд, убивающий раковые клетки и все остальное, что встречается на пути. Эмилии казалось, что ее демонтировали, разобрали на части, а потом собрали заново – как попало, на скорую руку. Печень, желудок и почки не подходили друг другу, мышцы не хотели держаться на костях, легкие отяжелели, а сердце с трудом приводило в движение всю эту разрегулированную машинерию.

Она не облысела. По несколько раз на дню зажимала двумя пальцами тонкую прядь волос и осторожно тянула. Вспоминала тот день, когда играла в войнушку с тетей Пызяк, а в тумбочке взорвалась граната. Лежать в огне и вдыхать запах собственного горящего тела – даже это не могло сравниться с тем, что она чувствовала, проверяя, не останутся ли волосы в руке.

В больнице ей все время снился один и тот же сон. Виктор был жив. Он ходил по квартире и повторял, что не верит, что это невозможно. Подхватывал ее, и они танцевальным шагом следовали через гостиную в кухню. Ее смех будто раззадоривал его. Он кружился, выгибался и подскакивал. Под конец обнимал ее, и они в тишине медленно покачивались, переступая с ноги на ногу. Вокруг них вились обрывки непонятно чего, а в голове звучал гул реки, складывавшийся из голосов других пациентов. Тогда она пробуждалась, тяжело переворачивалась на другой бок и тут же засыпала. Видела, как он ходит по квартире, а потом они начинали танцевать…

Домой вернулась меньше, чем через неделю. В зеркальном отражении в прихожей увидела посиневшую кожу, выступающие скулы и глаза напуганного зверя. Никогда в жизни она не предполагала, что может быть настолько больна, ведь раньше люди не лежали в больницах, не болели раком, раньше всего этого не было. Откуда оно взялось?

– Почему тебя здесь нет, Виктор, черт возьми, ты должен здесь и сейчас быть со мной, – простонало привидение в зеркале, но ответа не последовало.

* * *

Еда стоила денег. Лекарства стоили денег. Себек стоил денег.