Дрожь

Единственным выходом представлялась продажа голубого пожирателя сбережений. Вначале Эмилия обсудила идею с матерью, не имевшей, как можно было догадаться, совсем ничего против, однако то был несложный разговор. Теперь нужно было поставить в известность пана Витека.

– Пан Витек, мы можем поговорить? – спросила она однажды утром, открывая дверь «Фиата».

– Что-о-о? – охнул он.

– Нам надо поговорить.

– Сейчас, уже выхожу.

Он выполз из машины, сгорбленный, растрепанный. Растирал ладони.

– Пан Витек, простите, но мне придется продать машину. Надеюсь, вы не рассердитесь.

Он пару секунд переваривал услышанное. Потом поковырял языком в зубах. Наконец произнес:

– Ну что ж, не буду скрывать, это чуточку усложнит мне жизнь, но, в принципе, весна идет, как-нибудь переживу, наверно. Только где я найду такой прекрасный вид для утреннего пробуждения?

– Прекрасный? – Она обвела глазами двор: серые стены, потрескавшаяся штукатурка.

– Ну конечно. Ваше лицо за стеклом и это тихонькое тук-тук-тук. Словно в раю просыпаешься.

– Пан Витек, вы со мной флиртуете.

– Это правда, немного флиртую.

– Прекратите, пожалуйста.

– Прекращаю.

– Вот и хорошо. Еще раз простите. И удачи.

Пан Витек скривился в улыбке и положил руки на бедра. Когда она задним ходом выезжала со двора, в последний раз утрамбовывая шинами прорытые в земле колеи, услышала его крик:

– Эх, нигде мне не будет так хорошо, как в этом вашем экипаже!

* * *

В августе 1987 года Эмилия Лабендович возвращалась с Себастьяном от матери, думая об уборке подвала, ожидавшей ее следующим утром. Переходя через улицу, вспомнила, что забыла журнал. Новый «Пшекруй», купленный специально на воскресенье.

– Черт, – проворчала она.

– Что такое? – спросил Себастьян, поворачиваясь к ней. У него были глаза Виктора, а на лбу следы от угрей.

– Нет, ничего, – ответила она и в ту же секунду почувствовала первый укол.

Боль в боку, прямо над бедром. Нет, скорее в районе ребер. А точнее, грудной клетки. Хотя вообще-то ломило спину.

Боль постепенно пробиралась по телу. Точно что-то ползало под кожей, впиваясь зубами в разные места.

– Что такое? – переспросил Себастьян.

– Так больно, – простонала она, положив руку на бок. – Будто внутри что-то скручивается.

Медленно двинулись дальше. Боль поднималась все выше, почти добралась до шеи. Мышцы коченели. Не успели они дойти до Близной, как боль внезапно исчезла. Однако Эмилия чувствовала, что она вернется.

* * *

На столе лежал «Пшекруй», случайно оставленный Эмилией. На обложке юноша в летающем автомобиле, под ним лицо красавицы-модели и подпись: «С таким мужчиной витать в облаках».

Хелена взяла журнал, а пружины в отслужившем свой век диване заскрипели. Она задумчиво перелистывала страницы и размышляла, съесть на ужин бутерброд или творог с медом. После смерти Бронека готовить не хотелось, она не видела смысла в приготовлении еды только для себя.

Заголовок статьи на девятой странице кричал большими буквами: «ПОЛА НЕГРИ».

Внизу разместили фотографию элегантной старушки, сидевшей под своим же изображением многолетней давности, а еще ниже написано: «Я всегда была и всегда останусь полькой».

Хелена ощутила, как у нее в желудке вспыхивает жар. Руки стали подрагивать. В середине страницы прочитала: «На встрече в отеле “Уилшир” Пола Негри предстала сдержанной, полной изысканных манер пожилой дамой, которая никак не ассоциируется с давним образом женщины-вамп – символом секса и животной женственности».

Хелена пробежалась глазами по следующим абзацам и дошла до конца страницы. Мелким курсивным шрифтом сообщалось: «Окончание на стр. 23».

Открыла двадцать третью страницу. Посмотрела в самый низ. Практически услышала голос Баси Халупец, произносившей цитируемые слова: «Передайте привет любимой родине. Скажите соотечественникам, что Польшу я всегда очень любила, люблю и любить не перестану».

«С Полой Негри уходит в прошлое целая кинематографическая эпоха».

– Уходит, – шепнула Хелена в тихой квартире.

«Я помню просьбу Полы Негри привезти ей из Польши цветы. В следующую поездку в Лос-Анджелес я возложу их на ее могилу».

– Могилу, – повторила она.

Еще некоторое время смотрела на последние абзацы, потом закрыла журнал и отложила в сторону. Соседка сверху, как всегда в пятницу, ходила по дому с пылесосом. Солнце за окном постепенно опускалось на крышу соседней многоэтажки.

Хелена Гельда, семидесяти восьми лет от роду, поудобнее вытянула ноги и впервые в жизни включила телевизор.

Глава семнадцатая

Дельце с телефонными картами загнулось примерно через год: все больше людей могли позволить себе роскошь в виде домашнего телефона, а те, кто не мог, решили, что автоматы у почты сломаны.

После краха нового проекта, связанного с бланками железнодорожных билетов (в обчищенном сарае у вокзала оказались только вышедшие из употребления), родился замысел нападения на почтальона, в итоге сорвавшийся потому, что авторы идеи очень его любили.