Дрожь

Если же я не доживу, отдай это письмо нашему мальчику и скажи, что дедушка очень его любит и просит иногда вспоминать. И время от времени приходить на кладбище. И пусть помнит о своем отце, пусть знает, что он был хорошим человеком, и не слушает, что о нем будут говорить другие, ведь они не знают. Напоминай ему об этом и передай, что плохие люди лишили его отца, – возможно, когда-нибудь, когда вырастет, он найдет их, хотя пока это никому не удалось.

Целую тебя, прижимаю к сердцу Себуся.

Отложил письмо и закрыл глаза. Спать не хотелось. Выглянул в окно. Верхушка соседней башни и чернота, напирающая на стекло.

«Напоминай ему об этом и передай, что плохие люди лишили его отца».

Он знал об этом с детства. По мере взросления история мало-помалу обрастала подробностями. Папочка в небе, смотрит на него, ему там хорошо, папа погиб, внезапно, в Пёлуново, отца убили, ночью, тело нашел дядя, убийцу не поймали.

«…хотя пока это никому не удалось».

Убитый отец был для него чем-то столь же естественным, как и мать, режущая хлеб. Другого отца он не знал. Другого себе не представлял.

Он вынул из холодильника одиноко стоявшее там пиво и выпил за несколько минут, смотря на город за стеклом. Убрал письмо в карман, взял паспорт и вернулся в отель.

* * *

У нее были густые, заплетенные в косу рыжие волосы, и что-то с ней было не так. Он заказал ее впервые. Вроде. Мог и забыть. Нет, точно впервые. Запомнил бы. Они приехали вдвоем, но вторая для него не существовала.

Рыжая проститутка выглядела так, будто неожиданно ворвалась на съемочную площадку. Будто ее случайно вмонтировали в эти гостиничные апартаменты. Жираф уединился с ее напарницей за дверью одной из спален. Она стояла посреди комнаты и ждала.

Себастьян молча ее раздел. Белая кожа и веснушчатые плечи. Волосы пахли чем-то приятным, кокосовым. Он прижимал ее ладони к подушке и старался не смотреть в глаза. Потом вдруг извинился, оделся и сел на край кровати. Заплатил в два раза больше, чем причиталось. Попросил уйти.

Через два дня снова вызвал. Она приехала одна. Жираф то ли спал, то ли его вообще не было. Капли дождя стучали по подоконнику.

– Привет, – сказал он, когда девушка закрыла за собой дверь.

В ответ она лишь улыбнулась и отложила сумочку на стол. Встала посреди комнаты, как в прошлый раз.

– Ты, должно быть, очень не выспался.

Он утвердительно покивал.

– Так заметно?

– Немного.

Он медленно провел рукой по своим волосам и почесал шею.

– Слушай, не сходишь со мной в кино? Заплачу, сколько надо.

Она подняла голову.

– А на что?

– В смысле?

– На что в кино. На какой фильм?

Он сунул руки в карман и тут же вытащил.

– Ты проститутка, которой только что предложили пойти в кино вместо кровати, и еще спрашиваешь, на какой фильм?

– Просто я очень не люблю фильмы про супергероев.

– Значит, не про супергероев.

– А про что?

– Бляха-муха, не знаю. Еще не выбрал. Чего ты прицепилась?

– Просто интересно.

– Тогда просто прекрати. Очуметь можно.

– Невыспавшийся и вдобавок нервный.

– Так что, пойдешь или не пойдешь?

– Пойду. Конечно, пойду.

Они пошли.

* * *

Стали встречаться регулярно. Ужинали, пили кофе, гуляли.

Ей было двадцать три года, звали Майей, она получала в университете научную стипендию. Училась на философском. Отец – поляк, мать – немка. В разводе. Майя с шести лет жила в Щецине. В Познань приехала поступать. Любила бусы и итальянскую еду. Не любила жалобы, фильмы про супергероев, а еще людей, которым слишком многое не нравится. Жила с отцом, носила фамилию матери. Считала, что это большое счастье.

– Если бы мать не заупрямилась, я бы представлялась сейчас как Майя Пипеч, – призналась она на прогулке по цитадели. – Майя Эберль, кажется, все же безобиднее.

Чаще всего ели и гуляли. После третьего свидания она перестала брать с него деньги.

– Это очень забавно, – сказала она однажды, когда официант оставил их наедине. – Вот это все.

Он наблюдал, как она приступает к своему карпаччо.

– Послушай, ты бы не хотела заниматься чем-нибудь другим?

– Чем?

– Ну не знаю. Но это, наверное… это не то, чтобы суперприятная работа.

– Зависит от того, как к ней относиться.

– А, то есть можно относиться по-разному?

– Меня это вообще не трогает. Если бы я целыми днями раскладывала товары в супермаркете, в моей личной жизни почти ничего бы не изменилось. – Она посмотрела на тарелку и добавила: – Только питалась бы хуже, наверно.

– Тебя это вообще не волнует, да? Не волнует, когда какой-нибудь старый грязный развратник с огромным животом, немытый…