Дрожь

Ноги казались еще более-менее, будто на них всего лишь натянули сморщенные рейтузы. Но живот? Грудь? Плечи?

Нет, она перед ним не разденется. Представила отвращение на его лице, услышала смущенные извинения.

Анатоль Журавик поселился в ее доме несколько месяцев назад и жил на первом этаже. Он рисовал. По слухам, очень хорошо. В большой комнате обустроил мастерскую.

Несколько раз в неделю к нему приезжали какие-то люди, часто в костюмах. Некоторые уходили с картинами. Однажды она увидела в окно двоих взволнованных японцев: они осторожно, через багажник укладывали в автомобиль большой, завернутый в серую бумагу холст.

Анатоль как ни в чем не бывало пригласил ее на ужин.

– Вы мне нравитесь, – произнес он с выражением на лице, которое она не могла расшифровать. – Не заставляйте вас упрашивать. Я безумно забавный, гарантирую.

Возможно, он не был ошеломительно красив, но и назвать его непривлекательным было бы несправедливо. Седеющие волосы укладывал гелем. Удачно старел, как сказала бы соседка Эля.

Она согласилась поужинать, а теперь, стоя перед зеркалом, жалела об этих трех словах, которые бросила на удивление быстро, не задумываясь:

– Да, с радостью.

Смотрела в глаза своему отражению, вспоминая день, когда вернулась из больницы. Чудовище в зеркале и мысль, точнее, глубокая убежденность, что жизнь закончилась.

С последнего сеанса химиотерапии прошло уже семь лет. Боли вроде немного поутихли. А может, просто привыкла. В любом случае жизнь еще не кончилась.

«Жизнь еще не кончилась», – беззвучно повторила фигура в зеркале, шевеля узкими губами. Эмилия отвернулась и пошла в спальню.

* * *

Пятидесятисемилетний Анатоль Журавик был холостяком, трудоголиком, активным моржом и почетным донором крови. Никогда не женился. У него не было детей. В двадцать два года попросил руки девушки, которую знал с детства и в которую был влюблен, притом взаимно. Они вместе росли, их родители вместе отдыхали. Ее звали Мария Бересь, и она обладала «невиданным музыкальным талантом», как говорили в родном Конине. Играла на фортепиано. Любила путешествия и прогулки. Они уже готовились назначить дату свадьбы, но Мария утонула в поездке на море – на глазах у родителей, несостоявшихся свекров и Анатоля.

– Не пошел ты с ней плавать, – не раз говорила ему потом мать Марии. – Не пошел.

С той поры Анатоль почти не выезжал из Конина. Первые несколько лет после гибели Марии не встречался с девушками. Лишь в двадцать восемь назначил свидание. Пригласил ее в кофейню и в первую же секунду понял, что это катастрофа. Быстро выпил кофе, заплатил и вернулся домой.

Устроился работать на молокозавод. В свободное время фотографировал. Организовал в кладовке подобие фотолаборатории. Сооружал из проволоки, дерева и проводов высокие изогнутые конструкции. Подчас они занимали всю его комнату в шестидесятиметровой квартире на Валу Тарейво.

После очередной ссоры с отцом съехал и снял однокомнатную в районе Затоже. Питался почти исключительно картошкой, хлебом и яйцами. Литрами пил кофе.

Ночи напролет мастерил свои конструкции и на работе буквально засыпал на ходу.

Рисовать начал в тридцать лет. Рамы сколачивал из реек и крепил к ним все, что было под рукой – старые простыни, куски рубашек. Грунтовал обычной эмульсией. Ходил с картинами к железнодорожному вокзалу или к костелу. Случалось, продавал за месяц пять штук.

После драки с начальником его выгнали с работы. Новую он не искал. Закрылся дома и за неделю написал шестнадцать картин большого формата. Отправил письмо Веславу Копыту, известному конинскому художнику и ловеласу. Спустя месяц Копыт коротко ответил: «Ближайшая суббота, ровно в 17. Несите лучшую».

Копыт проявил большой интерес к произведению, но намного больший – к самому Анатолю. В итоге, засыпанный отказами, согласился не через постель организовать молодому художнику выставку. Анатоль продал на ней десять холстов и заработал больше, чем за год на молокозаводе.

Запасся красками и забаррикадировался в квартире на несколько недель. Работал с утра до ночи. Пил кофе и объедался картошкой. Спал мало. Каждый день выкуривал по две пачки сигарет без фильтра марки «Популярные».

Свою жизнь ненавидел.

После третьей, самой удачной выставки вернулся домой и пытался повеситься. Пятнадцать минут лихорадочно завязывал ремень на люстре, а потом на дверной ручке. Люстра сорвалась, ручка оказалась разболтана. Он швырнул ремень в стену, открыл окно и кричал.

У него не было друзей, приятелей, даже знакомых. Он не здоровался с соседями. Давно перестал навещать родителей. Рисовал, ел и спал. Осознавал, что могло быть и хуже.

Круг заказчиков расширялся. Он не пускал их в квартиру. Выставлял холст за дверь и торговался на лестничной клетке. Что делать с деньгами, не знал.