Дрожь

– Ой, не преувеличивай. Такие не попадаются. В принципе, достаточно отвыкнуть от своего тела. Вот и все. Я не испытываю никаких угрызений совести. Тело – это всего лишь тело. Что мне с ним делать? Беречь до старости?

Он не ответил. Методично пережевывая куриную грудку в клубничном соусе, поглядывал в окно. По лужам у входа в ресторан бомбил дождь.

Отложил вилку, прополоскал рот пивом. Заказал самое дорогое, а по вкусу хуже, чем «Лех Pils».

– Знаешь, почему я с тобой встречаюсь?

– Кстати, да. Если честно, не могу понять.

Он перевел взгляд на мокрое стекло и текущую по тротуару реку людей под зонтами.

– С некоторых пор у меня такое ощущение… – умолк, выпил еще. – Черт, что я вообще делаю…

– У меня такое ощущение… – повторила она. – Ну, продолжай.

– Такое ощущение, будто я вообще ничего не чувствую. То есть если ударюсь, будет больно, ясно дело, но в целом, это какое-то страшное днище, не знаю, словно мертвею изнутри. Смотри, ты проститутка и почему-то кажешься мне счастливой. У меня с недавнего времени есть все, о чем я мечтал целую жизнь, а ощущение, будто одно сплошное дерьмо.

Молчание. Стук приборов по тарелке, глоток пива. Ее взгляд.

– Ну а как это связано со мной?

– Не знаю. Но когда я с тобой говорю, мне кажется, что все-таки немного больше существую.

– Хмм… – Она накручивала вилкой тонкие пластинки говядины. – А ты верующий?

– Не особо. Когда-то был…

– А медитировать пробовал?

– Я вообще-то говорил серьезно.

– Так я тоже.

Он вздохнул, отхлебнул пива.

– Тогда валяй.

– Лично я довольно много медитирую, – сообщила она, вытирая губы салфеткой. – Не помню, с чего это началось. Наверное, прочла какую-то книгу. Перепробовала кучу техник, и сперва, конечно, ничего не получалось. Но в конце концов, что-то стало происходить. Изучала всякие руководства, немножко подстраивала это под себя и в итоге поняла, в чем дело. Потрясающая штука. Круче, чем оргазм и вообще все. Чем дольше сидишь в тишине, сам с собой, и ничего не делаешь, тем острее чувствуешь, как размывается граница между твоим телом и остальным миром. Словно исчезаешь. Ты не хотел бы исчезнуть?

– А если поконкретнее, что я буду чувствовать?

– Если поконкретнее, представь, что сидишь в квартире с закрытыми глазами и слышишь, как на улице едет трамвай. А немного погодя у тебя начинает болеть, например, нога. Суть в том, чтобы ощутить: обе эти вещи – из одного и того же внешнего мира. И трамвай, и нога – чужие. Ты не чувствуешь, что трамвай где-то далеко, а нога – это ты. Поскольку нога – это не ты. Ты – это ты.

– Но нога – это я.

– И почему?

Он пожал плечами. Снова взглянул в окно. На той стороне улицы улыбающаяся модель на билборде рекламировала ипотечные кредиты.

* * *

Телефон зазвонил рано утром. Очень рано. Определенно слишком рано.

Себастьян нащупал рукой подушку, тумбочку, край коробки от пиццы, какой-то журнал, какую-то пивную банку, какой-то мусор и, наконец, телефон.

Подошел.

– Ммм?

– Себастьян?

– Угу.

– Это я, дядя. Казик.

– А… да… привет.

– Себастьян, понимаешь…

Он вскочил с кровати.

– Что-то случилось? Что-то с мамой?

– Нет! Нет, Себастьян, с мамой ничего, спокойно.

– А… – он сел, прикрыл лицо рукой.

– Прости, вот видишь, напугал тебя.

– Нет, ничего страшного.

– Понимаешь, мне надо быть в Познани, и, если это не проблема, я бы перекантовался у тебя одну ночь. В следующую пятницу, третьего числа.

– Третьего, третьего. Да, я буду. Без проблем, дядя, конечно.

– Небось разбудил тебя?

– Немного. А почему ты вообще приезжаешь?

Молчание. Потом как бы тише, как бы медленнее:

– Встречаюсь с Крысей.

В мозгу Себастьяна что-то зависло. С Крысей? Он не знал никакой Крыси. Наконец до него дошло, о ком идет речь.

– А-а-а… – выдавил он из себя.

– Сам в это не верю. В субботу идем на обед. Поэтому подумал, что, может, приеду пораньше, поболтаем с тобой. Я немного волнуюсь, понимаешь, не хотелось бы опоздать в субботу, а поезда знаешь, как ходят.

– Конечно, конеч…

Он голый сидел на кровати и не представлял, что сказать. Паузу прервал дядя:

– Спасибо, Себастьян. Спасибо.

– Не за что.

– Тогда до встречи. Я еще позвоню в среду, как куплю билет.

– Ладно. Пока.

Откладывая телефон на тумбочку, увидел на экране мигающий конвертик. Открыл сообщение. Отправитель: Шимон Борус. «Лабендович, сука, я знаю, что это ты. Клянусь, ты пожалеешь». Каждое утро одно и то же. Себастьян удалил СМС и снова лег. До будильника оставалось еще десять минут.

Глава двадцать вторая

Эмилия Лабендович стояла перед зеркалом и испытывала стыд. Не такой, как в начальной школе, когда Владек задрал ей юбку на спортивной площадке, и не такой, как тогда, когда Виктор впервые ее раздел (стыдно не было – просто боялась), а какой-то иной, более первобытный, о котором она ничего не знала.

Она стояла перед зеркалом, обнаженная, и пыталась на себя не смотреть. В определенном возрасте люди начинают выглядеть отталкивающе, но человек, кожа которого напоминает расплавившийся сыр, просто противен.

Посмотри. Ну посмотри. Для того ты здесь и стоишь, для того разделась. Чтобы посмотреть. Ведь он будет.

Взглянула.