Друг большого человека

– Вы, Леонид Борисович, напрасно со мной так разговариваете. Что вы меня на это место продвинули, я прекрасно знаю. Но и вам, Леонид Борисович, с этого прямая выгода. Гудовская действительно еще та птица! А я и для вас, и для Вячеслава Васильевича самый что ни на есть надежный тыл. Но тыл тогда по-настоящему надежен, когда хорошо укреплен. А я это про себя никак сказать не могу. Суслов, предшественник мой дорогой, развел тут оранжерею. Адочка, Мариночка, Никитушка!.. Сделайте, голубчики!.. Потрудитесь, дорогие!.. – Тишаев фыркнул. – И они тут, как у себя дома, с чайком да кофейком… работу работали.

– И нормально работали! – перебил Бузмакин. – Не хуже, чем при тебе.

– Может, и не хуже! – возвысил голос Тишаев. – А я хочу, чтобы работали лучше! И Вячеслав Васильевич хочет! Он уже замаялся говорить об обновлении нашей работы. О том, что результат должен быть эффективнее. А получается пока неважно!

– Потому что ты кучу формальностей развел. У тебя на каждый шаг Романцева тонна соломы подложена. В эту солому все результаты и проваливаются.

– Зато и проколов у нас меньше!

– И толку тоже меньше!

– Неправда! – Тишаев едва не грохнул кулаком по столу и даже пальцы в кулак сцепил, однако вовремя остановился, разжал пальцы, глубоко вздохнул, произнес спокойно, но с нажимом: – Суслов руководил Аппаратом десять лет. И мог бы им руководить еще. Закон, как мы с вами прекрасно знаем, позволяет. Но Суслов ушел на пенсию, и если мне кто-то скажет, что он очень рвался на заслуженный отдых, то я не поверю. Это Романцев решил, что ему надо уходить.

– И я, – уточнил Бузмакин. – Я тоже так решил.

– И вы, – согласился Аристарх Иванович. – А все почему? Потому что Суслов ничем и никем толком не управлял! В Аппарате каждый окучивал свою делянку, а потом тащил урожай в общий котел, рядом с которым с большой ложкой стояла Гудовская и перемешивала, перемешивала… А Суслов только и знал, что соли добавить, сахара подсыпать, масла подлить… В итоге иногда это варево получалось вкусным, иногда не очень, иногда просто отвратительным, а все потому, что хорошее блюдо – это всегда строгая рецептура и четкая технология! А вот этого как раз и не было!

– По-настоящему хорошее блюдо… – Леонид Борисович неожиданно улыбнулся мечтательно и причмокнул губами, – всегда требует фантазии…

– Но прежде всего строгой рецептуры и четкой технологии! Этого-то я как раз и пытаюсь добиться!

– А при чем здесь должность вице-мэра? – Мечтательная улыбка сменилась на ухмылку. – Ты – руководитель Аппарата, вроде как шеф-повар. Ну и давай, вари вкусную и здоровую пищу.

– Это вам, Леонид Борисович, с нашими аппаратчиками просто, – досадливо скривился Тишаев. – Вы можете быть хоть советником, хоть дворником, но все знают, кто вы такой есть, и все с этим считаются. И не только наши аппаратчики считаются, но и вся мэрия, и весь город. А мне для того, чтобы по-настоящему работать, нужны мощные рычаги.

«Ты – советник, по должностной инструкции – мой подчиненный, но при этом вваливаешься в мой кабинет, когда хочешь, сидишь на моем столе да еще ехидничаешь. А все потому, что ты – ближайший друг мэра, причем не просто друг, а главный мусорщик, без которого этот чистоплюй Романцев был бы по уши в грязи», – с ненавистью подумал Тишаев, но вслух произнес другое:

– Мне, Леонид Борисович, должность зама для дела нужна, а не для записи в трудовой книжке.

Бузмакин оторвался от стола, постоял с полминуты, вперившись в Тишаева взглядом, и двинулся к двери. На пороге оглянулся и бросил:

– Вот и нечего трудовую книжку марать.

«Чтоб ты сдох!» – в бешенстве прошептал Тишаев, глянув на захлопнувшуюся дверь.

О приезде Казика и Вандовского Романцев рассказал Аристарху Ивановичу лишь накануне вечером, хотя днем мэр уже встречался с начальником следственного комитета. Причем вопреки устоявшейся процедуре, при которой руководитель Аппарата заранее был в курсе цели любого визита к мэру, на сей раз Тишаев даже не знал о самой встрече. В рабочем графике Романцева она отсутствовала, и это крайне насторожило. Более того, в графике следующего дня Казик и Вандовский тоже не фигурировали, хотя поступило распоряжение: утром собрать весь Аппарат. Но прежде Романцев вызвал Тишаева и кратко – слишком кратко для столь серьезного случая! – рассказал о гостях из Сибири и причине, по которой эти гости пожаловали.

Аристарх Иванович обычно очень точно угадывал, когда следует высказывать мэру собственное мнение, и в этот раз прямо-таки чуял, что лучше промолчать, принять к сведению без комментариев, однако же не удержался, рискнул.

– Мне кажется, – осторожно сказал он, – что это дело наше… внутреннее… и совершенно чужие люди… Это может быть как-то не так… неправильно воспринято. Все же сотрудники вашего Аппарата…

Договорить он не успел, потому что Романцев вдруг перекорежился лицом и… нет, не рявкнул, как это делал периодически в искреннем гневе либо в гневе напускном (такое случалось, и не так уже редко), а плотно сжал губы и процедил:

– Мне плевать, как сотрудники моего Аппарата это воспримут. Понятно?