Друг другу вслед

Послышался топот копыт. Из-за поворота проселочной дороги вынесся всадник, птицей взлетел на бугор, ловко осадил коня. Только вот слезал он с трудом, пошатнулся, едва не упал. Васька хотел поддержать его под локоть, но он отстранил его, заковылял к командиру.

— Ну, братцы, готовься, — надтреснуто сказал он, сдерживая колотивший его сухой кашель. — Пароход верстах в восьми, своими глазами видел. Тот самый, долгожданный… — Он оглянулся на избы, у которых собралась серошинельная толпа. — Что за народ?

— Те, что в Шамановском бучу подняли. В лодки и до нас.

— Молодцы… Накормлены?

— Тер-Загниборода хлопочет, — ответил Степан. — А прапора ихнего сейчас в расход пошлем, за компанию с подрядчиком и милицейским…

— Как, без суда? — насторожился Огнивцев.

— А мы чем не суд? — Степан прогудел с натугой. — Самый скорый, самый справедливый. Народище-то с трех волостей, тебе мало? — он крепко стиснул темные, в непроходящих ссадинах, кулаки. — Без осечек действуем. Друг? Сюда. Враг? Туда, в тартарары.

— На манер карателей Белоголового? Нет, Степан, так не пойдет… — резко обронил Огнивцев. — Отмени приказ.

Тот набычился, густо побагровел:

— Приказываешь?

— Пока советую.

— Интересно, от чьего имени?

— От имени партии. И если для тебя революционная законность — пустой звук, нам с тобой не по пути, заявляю открыто.

Степан судорожно дернул шеей.

— За партию не прячься, будь добрый. Я ей тоже не пасынок! Ты лучше скажи, кто здесь командир?

— А кто комиссар, и тоже здесь?

— Ну ты, ты. Что еще напоешь?

— Говори, ты начал песню. А у меня вопрос. Ты и братишку своего, попадись он в руки, тоже б кокнул без суда?

— Кого угодно, а его первого!

— Ого! Этак, свет Терентьич, можно и в одиночестве остаться. Всех вокруг переведешь.

Весело засмеялся Васька, загоготал Кузьма… И он туда же, спотыка! Степан растерянно моргал, шевелил губами. Забил комиссар окончательно, прижал к стене. Всегда он «этак», не орет благим матом, не хватает за шиворот, но так повернет, что волей-неволей и ты повертываешься вслед за ним. Секрет знает, что ли?

— Да бери, бери всю троицу, бог с ней! Суди, ряди, правду-матку выводи, на такое ты мастер. А мы браво не ходим, высоко не парим…

— Старо. Придумай что-нибудь новое, командир.

За кустами показался верховой, последний, что был в той стороне. Подлетел, выпалил:

— Совсем-совсем рядом… Сейчас будет выходить из-за кивуна. Во, пример делает!

Степан приглушенно скомандовал:

— По места-а-а-ам!

Партизаны кинулись кто куда, залегли, облепили бруствер. Чуть погодя в соснах появились черемховские солдаты, утираясь на ходу.

— Винтовки у всех? Айда с Петрованом к пушке. Бить на выбор! — приказал Степан.

Полиевт с несколькими деревенскими подростками быстро принес ворох трещоток. Мальцам было велено сесть на дно окопа, не высовываться и ждать. А трещотки — дело испытанное, не единожды проверенное. По весне только треском, удивительно смахивающим на пулеметный, и отбивались от белой милиции: крутанешь там и здесь, выпустишь десяток-другой считанных пуль, смотришь, «кокарды» отступили назад…

Последние черемховцы укрылись в кустах краснотала. Берег затих.

«Идите, гады, угостим по-свойски!» Степан улегся поудобнее, рядом с комиссаром, раздвинул кусты, скользнул «Цейсом» по завершью елового острова, подвел окуляры к речному колену. В глаз, как на грех, попала соринка. Он выругался, потер веко, снова всмотрелся, и у него екнуло сердце. Облако бурого дыма подвалило к последнему перед деревней измыску, показалась долгая, наискось труба, нос в пенных завитках, а там и весь пароход… Степан оглядел свой разношерстный строй. Только б удержались, черти милые, не вспугнули зверя, только б самому не сорваться с зарубки! Он кивком подозвал Малецкова, велел пройти по линии, строго-настрого напомнить о тишине. А подставит беляк бортовину — бей сплеча, кто во что горазд.

Пароход приближался, рос в длину и высоту, его колеса, сдавалось, выстукивали где-то совсем рядом, чуть ли не в соседнем, укрытом ветками окопе… Впереди, на носу, зачехленное орудие, по бокам и на корме пулеметы, номера беззаботно столпились у поручней. Поди, готовились оставить после себя еще одно спаленное, затоптанное, изгаженное место. Попривыкли с весны к легким для них прогулкам: расстреливали пойманных партизан, пороли стариков, насиловали баб и девок…

Теперь было видно и без увеличительных стекол, благо пароход, ориентируясь на белый створ, подошел едва ли не к самому яру. На капитанском мостике стояли золотопогонные и впереди остальных длинноногий офицер в нарядной светлой черкеске, при кинжале.

— Усмотрел главаря? — тихо, одними губами, спросил Огнивцев.

— За версту приметен. Он и есть, Белоголовый, — отозвался Степан. — Улыбается, гад… А сколько безвинных душ на его совести!

— Говорят, со стеклянным глазом капитан-то, — заметил Васька. — Сейчас мы ему и второй подправим…