Друг государства

Крузенштерн вспылил. «…Капитан ездил на “Неву” и вскоре возвратился, крича: “Вот я его проучу”, — описывал дальнейшие события Резанов. — Спустя несколько времени прибыли с “Невы” капитан-лейтенант Лисянский и мичман Берг, созвали экипаж, объявили, что я самозванец, и многие делали мне оскорбления, которые при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств. Вдруг положено вытащить меня на шканцы к суду».

Дипломат был обвинен в самозванстве и перед лицом всей команды принужден (на десятый месяц плавания!) публично продемонстрировать бумагу, дававшую ему руководящие полномочия. Увидев царскую подпись, капитаны и матросы сдержались, но ненависть их к надменному баричу никуда не делась. Еще более усилилась она, когда по прибытии в Петропавловск Резанов попытался объявить Ивана Федоровича бунтовщиком и заковать его в кандалы. Лишь разумное вмешательство петропавловского губернатора П. И. Кошелева, казалось, примирило двух антиподов.

Вернувшись на корабль, капитан и посланник продолжали общение исключительно через переписку. Резанов заперся в своей каюте и не покидал ее до того, как корабли подошли к Нагасакской гавани. К этому времени Николай Петрович уже не был тем сиятельным вельможей, который покидал Петербург. Ныне он представлял собой усталого, одинокого, изнуренного и морально, и физически человека. Увы, ему не хватило дипломатической гибкости, чтобы урегулировать конфликт с соотечественниками. Уже одно это заставляет задуматься о том, правильно ли император выбрал посланника для важнейших переговоров с Японией.

Япония и авось

Дипломатическая задача, стоявшая перед Николаем Петровичем Резановым, была очень тяжела. Обстоятельства вынуждали его оперативно вникать в особенности неизвестной чужеземной культуры, и надо отдать ему должное: он пытался это делать. Во время путешествия Резанов начал изучать японский язык и достиг в этом определенных успехов, позволивших ему даже составить русско-японский словарь. Крузенштерну он выдал весьма разумную инструкцию, суть которой выражена в следующей фразе: «Скромным и снисходительным обращением можно снискать ласку и любовь сего народа, и в такое самое время сие произведет в умах японцев приличное о достоинстве Российской империи впечатление».

Первая встреча с важными чиновниками из Нагасаки произошла на борту «Надежды». Резанов в торжественной обстановке пообещал им соблюдать все традиции Страны восходящего солнца, но — с оговоркой: если они не будут предосудительны для величия России. Критерии предосудительности Николай Петрович определял как европеец и потому был весьма удивлен унизительным раболепием голландцев по отношению к японцам. В отличие от них русский посланник взял гордый тон и начал добиваться протокольных уступок. Так, например, он отказался выйти на встречу с уполномоченными губернатора, заявив его посланникам: «Сделать это я не могу, ибо так велико мое звание, что если бы и самому губернатору решился я оказать такую честь, то только из единого уважения моего к нему, как уполномоченному высшей власти». По поводу многочисленных поклонов и приседаний, издревле выражавших почтение в Японии, посланник сказал так: «Я слишком почитаю японскую нацию, чтобы дружбу и работу с ней начинать с безделиц. А обычаи ваши нисколько для меня не удивительны. Но они у нас другие, и притом они также непоколебимо сохраняются». Резанов был столь упорен в отстаивании европейских взглядов на церемониал, что, кажется, порою противоречил собственным суждениям о «скромном и снисходительном обращении». «Вряд ли Резанов поедет в Йедо, уж слишком абсурдны его претензии, и в своей запальчивости он ведет себя очень неуважительно по отношению к гордым японцам», — записал в судовом журнале Крузенштерн (впрочем, его легко заподозрить в пристрастности).