Другая

Мутный кошмар, в котором причудливо перемешались участники обеих жизней, закончился под аккомпанемент тишины. Лиля очнулась резко и от этого толчка почувствовала сильнейшее головокружение. Память пока сочувственно дала ей отсрочку, и первые минуты девушка лежала с закрытыми глазами, мучительно борясь с тошнотой, но без каких-либо мыслей о том, что привело её к этому состоянию. Однако беспамятство продолжалось недолго. Стоило только Лиле приоткрыть левый глаз, потом, с трудом, правый – он казался залеплен чем-то вязким, – как тут же она вспомнила всё. Вспомнила и ужаснулась. Её похитили, нагло и безнаказанно, как какую-то вещь! Сначала чемодан, а потом её со всеми драгоценностями. Руки девушки судорожно потянулись к шее, ушам, ощупали каждый пальчик – ни одного из украшений, которые должны были перелететь вместе с ней через границу, на теле больше не было!

– Гадость какая! – простонала она и тут же прикусила язычок. А если её не только похитили, но ещё и собираются убить, как ненужную свидетельницу? От такого предположения по её шее пробежался холодок страха. Хотя нет, действительно подуло откуда-то, будто где-то рядом приоткрылось окно или дверь.

Она огляделась, с трудом фокусируя зрение. Это тем более было сложно выполнить, что в помещении, в котором она оказалась на этот раз, стоял полумрак. Но не оттого, что была ночь. Оба окна, которые имелись в этой мрачной комнате, были закрыты снаружи чем-то похожим на ставни, через которые почти не проникал солнечный свет. Значит, она в деревенском доме? Судя по тишине, обступающей её со всех сторон, так дело и обстояло. Не зная, радоваться этому или нет, Лиля приподнялась и, застонав от резкой боли в животе, встала с лежанки, которая оказалась продавленным диваном с разодранной временем и людьми обивкой. С предельной осторожностью, чутко прислушиваясь к окружающему миру и к самой себе, Лиля направилась к окну. Глаза уже начинали привыкать к темноте, поэтому она смогла увидеть и непокрашенные деревянные стены, и раскуроченную мебель – точнее то, что от неё осталось, – и глубокий камин, и толстый слой пыли на всём. Похоже, что жильцы этого дома покидали его в спешке – уж не для того ли, чтобы здесь появилась она? Но самое глубокое разочарование постигло Лилю тогда, когда она подошла совсем близко к окну. Нет, не ставни закрывали его, а доски, заколоченные рядком вплотную друг к другу! Щели между ними были такие узкие, что свет с огромным трудом проникал в лазейки. Стёкла на самих окнах почти не сохранились, пугая острыми разбитыми краями, выступающими из рам. Опасаясь задеть эти обломки, Лиля надавила на деревянные оковы окна – увы, так крепко они были приколочены, что даже не шелохнулись под её пальцами.

Тогда, убедившись в том, что на её движения никто не реагирует, она осмотрела всё здание. Времени это заняло не много и никакого утешения, увы, не принесло. Судьба забросила Лилю в нежилой дом, не имеющий выхода. Окна заколочены, массивная дверь крепко заперта, а единственное отверстие, выходящее на улицу – крохотное окошко над дверью в сенях, – оказалось настолько мало, что в него не смогла бы протиснуться даже кошка. Но заглянуть туда Лиле удалось. Увиденное не добавило оптимизма в её состояние. Её нынешнее обиталище соседствовало с участком, заросшим бурьяном, по которому уже давно не хаживала нога человека, а за штакетником забора начинался лес.

– Эй! – крикнула Лиля в окошко. – Есть кто живой? Помогите!

Но лишь какая-то пичужка слетела откуда-то сверху и понеслась в сторону леса. Мир ни звуком не отозвался на отчаянный крик девушки.

Ещё множество раз Лиля звала на помощь, била ногами и руками в дверь, трясла оконные доски. Всё без толку. Тогда рухнула она на диван в бессильном отчаянии и зарыдала.

Глава 24

Тонкий луч уходящего дня проворно пересёк комнату, забрался на стол, пробежался по блюдцу с мокрыми огурцами, отразился в блеске бутылки, наполненной доверху, метнулся к окну и сбежал, только его и видели. Впрочем, не было до него никому дела в этой комнате с живущей в ней тишиной. Даже человеческой фигуре, что застыла в немом движении на скамье, – даже этот человек ни словом, ни жестом не выдал своего интереса к непрошеному гостю. Его взгляд не отрывался от стеклянной ёмкости с прозрачной жидкостью внутри. И было в том взгляде не вожделение, не жажда, не предчувствие блаженства. Нет. Ненависть в нём была и безысходная скорбь.

Как долго он сидел здесь? Этого он не помнил. Память подсовывала совсем другие фрагменты его жизни, путая и сбивая с толку. Карусель неслась во весь опор, покинутая тем, кто должен был ею управлять. Звуки и слова мешались в одно, являя собой совсем не привлекательную взору картинку. Когда он потерял вожжи?

Почему он оказался здесь – он, который родился, чтобы стать счастливым?