Другая Блу

– Ее называют стервой, – дерзко сообщила я.

Класс открыл рот в изумлении, как всегда, когда кто-то ругался вслух на уроке. Уилсон даже не вздрогнул. Просто посмотрел на меня задумчиво.

– Верно. Очень часто это одно и то же. Давайте сравним. Веками женщин судили по внешнему виду. И чем красивее была девушка, тем больше ее ценили, согласны? А когда женщина стареет, а ее красота увядает, что случается с ней?

Класс слушал, затаив дыхание.

– Ее уже не так ценят, а что касается свободы… В некотором смысле женщине, которая уже не так красива и уже не соревнуется за руку и сердце самого богатого или достойного мужчины, нечего терять. В каком-нибудь шестнадцатом веке пятидесятилетняя старуха, в отличие от пятнадцатилетней девушки, наверняка меньше боялась высказывать свое мнение, ей уже не нужно волноваться о выгодной партии. В этом плане менее привлекательная женщина может быть свободнее и независимее, чем молоденькая красавица.

Сейчас женщин все еще оценивают по физическим данным, в отличие от мужчин. Но времена изменились, и женщинам не обязательно нужен обеспечивающий их муж. В наше время женщинам легче высказывать свое мнение, потому что это им мало чем грозит, а если назвать кого-то «ведьмой», должного эффекта это уже не произведет. Так что мы действуем так же, как и раньше, только используем другие слова. Хотя мне кажется любопытным тот факт, что для дискредитации сильной и независимой женщины, что в старину, что сейчас, используется схожий ярлык.

Класс одобрительно загудел, и Уилсон улыбнулся, прежде чем продолжить.

– А все это подводит нас к нашему заключительному заданию. Какой на вас ярлык? Почему? Для многих из вас это выпускной класс, и впереди ждет большой мир. Вам не носить тот же самый ярлык, которым вас уже наградили. Потащите ли вы его на себе, к новым знакомым, или избавитесь и выберете новое определяющее вас слово?

Уилсон оглядел внимательно слушающих его учеников.

– К сожалению, в школе, а часто и в жизни, нас судят по нашим худшим мгновениям. Вспомните Мэнни.

Все сосредоточенно молчали, задумавшись, и сам Уилсон колебался, прежде чем продолжить, будто и ему тяжело было вспоминать о том дне.

– Но в большинстве своем мы оцениваем друг друга по тому, какой выбор делаем в той или иной ситуации, как себя ведем, – по всей нашей жизни, день за днем. И если вы посмотрите с этой точки зрения, то все ярлыки окажутся довольно-таки неправильными. Нам всем бы тогда пришлось использовать их тысячи, все с разными описаниями, чтобы наш образ получился честным. – Уилсон подошел к своему столу. – Вот, возьмите один себе и передайте дальше.

Он раздал по тяжелой стопке бумаги первым партам каждого ряда. На каждой страничке было около двадцати наклеек. Я взяла один лист и передала остальные дальше.

– Если бы я сказал вам отклеить все эти наклейки и прилепить их на себя, а потом ходить по классу, чтобы ваши одноклассники написали там что-то о вас – только одно слово, как ведьма, например, – как вы думаете, что бы они написали? Попробуем?

Я почувствовала ужас, горячим воском заструившийся по венам. Все чувствовали себя неловко, ребята вокруг начали ворчать и бормотать себе под нос.

– Вам не нравится, да? К счастью для вас, мне тоже. Во-первых, все будут либо слишком добры, либо слишком жестоки, и правды мы так не узнаем. Во-вторых, хотя мнение других о вас и важно… да, я сказал, что оно важно. – Уилсон остановился, чтобы убедиться, что все мы по-прежнему слушаем. – Нам всем нравится использовать эти приятные клише о том, что мнение других не имеет значения, но в деловых или романтических отношениях, даже просто в реальном мире, оно имеет значение.

Он подчеркнул слово «имеет» и снова окинул взглядом класс.

– Так что хотя мнение других и важно, но не настолько, как наше собственное мнение о самих себе. Потому что, как мы с вами обсуждали раньше, то, во что мы верим, влияет на нашу жизнь. На нашу судьбу. Так вот, я хочу, чтобы вы сами написали эти слова. Двадцать ярлыков. Будьте настолько честны, насколько можете. Каждый должен состоять из одного, максимум двух слов. Пишите коротко. Ярлыки же просто… емкие и безжалостные, верно?

Уилсон открыл большую коробку с черными маркерами и раздал их по одному каждому ученику. Несмывающийся маркер. Как мило. Я наблюдала за суетящимися одноклассниками. Крисси осталась верна своим гелевым ручкам и уже писала такие слова, как «потрясающая» и «классная», на своих наклейках. Мне очень хотелось написать «пни меня» и приклеить ей на спину. Потом я написала бы «пошел ты!» на остальных и одну за другой пришлепнула бы их прямо Уилсону на лоб.

Как же он меня достал! Как может кто-то так сильно мне нравящийся так сильно раздражать?