Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Казалось бы, здесь видны все признаки отведения удара[362] – подробное описание частной проблемы, уход от идеологического пафоса, обозначение основным виноватым уже уволенного младшего научного сотрудника. Но дополнительная проблема заключалась в том, что Надель был не просто учеником Лурье, но и мужем его племянницы, и это могло читаться как обвинение в семейственности – частый пункт в списке претензий, высказывавшихся во время кампании против космополитизма. Сергеенко должна была знать об этих родственных связях, тем не менее в тексте стенограммы нет никаких упоминаний об этом[363].

Наверное, Сергеенко могла (в отличие от активистки Колобовой) пойти на отказ выступать в принципе, и, казалось бы, вся предшествующая стратегия ее поведения предполагала именно такой выбор. Но дело в том, что как раз в эти годы ситуация для нее меняется – она подготавливает к печати первую свою книгу – «Помпеи», которая выйдет точно во время кампании против космополитизма. И конкретно на эти годы приходится концентрация лоялистских высказываний в работах исследовательницы. В статье о Катоне она замечает, что трудное место о сравнительной доходности поместий превратно толкуется буржуазной наукой и должно быть пересмотрено советскими учеными[364]. В небольшом предисловии к ее книге о Помпеях академик И. И. Толстой (1880–1954) дважды упоминал о «рабовладельческом строе», да и сама Сергеенко несколько раз говорит о рабовладении, правда, всегда скороговоркой и без цитат из теоретиков марксизма[365].

Очевидно, что это очень небольшое количество шагов навстречу приверженности единой для советской науке парадигмы, но они все же были сделаны, и были сделаны именно в те годы, когда Сергеенко решилась участвовать в «проработке» Лурье. Можно сказать, что это запоздалое прохождение той стадии, которая передовыми советскими историками была освоена еще в начале и середине 1930‐х гг. – воспроизведение обязательной теоретической рамки и порицание заблуждающихся. Сергеенко прошла эту стадию с минимальными потерями; опять же, она могла утешать себя тем, что увольнение Лурье было уже предрешено.

Тем самым любой, даже частичный отказ от периферийности требовал в начале периода и более активной «общественной» позиции. Но позиция эта уже подразумевала только внешнюю лояльность, пусть даже эта внешность принимала самые неистово преувеличенные формы. Так, после выхода в 1950 г. сталинских «Вопросов языкознания», объявленных очередной гениальной работой и похоронивших яфетидологию, научное сообщество начало отмечать годовщины выхода этого сочинения – успело отметить ровно две. После смерти Сталина интересующихся попиранием наследия Марра и марристов не осталось. Если 1930‐е гг. были временем поиска истинных смыслов во властных «установках», как их пытались судорожно найти в двух сталинских высказываниях о последних веках Античности, то в послевоенные годы побеждает осознание отсутствия этих самых скрытых смыслов, позволяющих действительно постичь марксизм-ленинизм, и остается только терпеть опасные для историка повороты партийной линии или цинично использовать потенциально выгодные из них (как отвержение яфетидологии во имя возврата к «индоевропеизму»).

Тем самым сформировался некоторый зазор между тем, как научное сообщество представляло себя вовне (прежде всего перед властными структурами), и тем, каким оно было в реальности. Репрезентация делала упор на монолитность, на готовность сообщества покарать любых «отщепенцев», на идейное единство. Реальность же заключалась в том, что существовала совокупность более или менее устоявшихся иерархий с тенденцией к понижению конфликтности как между ними (скажем, между Авдиевым и Струве), так и между разными уровнями иерархии. Идейно-политическая борьба в основном заменяется научно-содержательной, по крайней мере, эта тенденция хорошо видна на материале работ по истории древности. Конечно, содержательные расхождения не должны были при этом быть слишком принципиальными, иначе это бы вернуло ситуацию к разбалансированному состоянию 1930‐х гг.

По сути дела, эта ситуация предполагала, что теперь периферия стала допустимым вариантом существования – и с точки зрения буквальной возможности зарабатывать на жизнь, оставаясь в профессии, и с точки зрения возможности занимать несколько иную позицию во взглядах на предмет своих научных исследований.

Примером этого может служить появление учебника по древней истории для педагогических институтов под редакцией В. Н. Дьякова и Н. М. Никольского, история создания которого отразила сложную ситуацию тех лет.