Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Владимир Николаевич Дьяков (1882–1959) был старым знакомым Никольского. Он тоже окончил историко-филологический факультет Московского университета, был оставлен Р. Ю. Виппером при университете, после чего съездил в Германию для продолжения научной работы. Правда, в эти ранние годы они с Никольским знакомы не были, а познакомились уже в 1913 или 1914 г., видимо, по работе в гимназиях: Дьяков вместе со многими преподавателями покинул университет в 1911 г. в знак протеста против действий по ограничению автономии. Позже Никольский и Дьяков вместе работали в Смоленске и в Минске, но с 1925 г. Дьяков переехал в Москву, где с 1935 г. был профессором на кафедре всеобщей истории в Московском индустриально-педагогическом институте им. К. Либкнехта. В 1943 г. институт присоединят к Московскому государственному педагогическому институту. В этот же год историк защитил докторскую диссертацию «Таврика в период римской оккупации», части которой он публиковал в виде статей в «Вестнике древней истории» в предвоенные годы[366]. Дьяков тоже был вполне последовательным марксистом, без принципиальных отличий от магистральной линии, но с собственным пониманием исторического процесса, особенно римской истории, и с большим преподавательским опытом, который позволял ему писать более доступно для студентов, чем многим его современникам.

После войны Дьяков, заведовавший кафедрой всеобщей истории в педагогическом институте, а иногда бывший и деканом истфака, решил создать учебник по древней истории для выпускников исторических факультетов педагогических вузов в качестве полноценной опоры для преподавания, дающей хорошую информацию по предмету. «Студентам учительских институтов, – писал он Никольскому, – придется ведь работать в глухих углах, книг у них, кроме их институтских руководств, никаких не будет – вот и хотелось их чем-нибудь вооружить, чтобы они не обращали своих уроков в мучительное зазубривание никому не нужных фактов»[367]. Претензия к форме подачи материала в других учебниках здесь тоже выражена вполне определенно: «Книги Струве, Авдиева, Машкина, Ковалева… способны отбить интерес к истории древнего мира и у студента-вузовца; материала много, но из него в этих руководствах ничего не строится»[368].

Книга выходила долго: из‐за идеологических кампаний издательство несколько раз тормозило работы по ней. Сказалась атака на кафедру Дьякова, которая была обвинена в плохой работе, а в качестве повода была использована критика пособия доцента Х. И. Пеклера. Затем было решено убрать упоминание фамилий авторов учебника, оставив только редакторов. Правда, почти три четверти текста книги и так написали Дьяков с Никольским, но фамилии «иноземцев», как выразился Дьяков, а точнее сотрудников его кафедры – вроде А. П. Каждана, могли спровоцировать те же обвинения, что и фамилия Пеклера. Давно готовый текст снова завис в 1950 г., видимо из‐за сталинских откровений в языкознании. Поэтому учебник вышел только в 1952 г. – судя по известным данным, через пять лет после начала работы над ним.

Очевидно, что все острые углы редакторы и рецензенты постарались смягчить – и здесь тоже сказалась ранее обозначенная тенденция не оспаривать сложившуюся иерархию. Никольский, конечно, все равно выразил свое негативное отношение к достижениям Струве, но это было сведено на уровень намеков: учебник 1941 г. был охарактеризован как устаревший, а в списке рекомендуемой литературы по Древнему Востоку не было указано ни одной работы ленинградского академика. Учитывая начальное намерение Никольского безапелляционно указать на теоретические заблуждения оппонента, это была вершина дипломатии.

Но самое главное заключалось в другом. В разделе по Востоку Никольский смог подать в скорректированном сообразно обстоятельствам виде именно свою, а не доминирующую точку зрения. Главными героями древневосточного раздела стали не рабы, а крестьяне. В принципе, устоявшаяся тогда точка зрения эволюционировала в том же направлении, но базовая формула была «рабы и крестьяне»: даже если признавалось, что мелких земледельцев было численно больше, использовался уже известный довод Струве о том, что по степени зависимости и норме эксплуатации их положение приближалось к рабскому. Никольский тоже говорит о том, что рабы и крестьяне эксплуатировались часто одинаково[369], приводит слова Маркса о поголовном рабстве на Востоке[370], но при этом его формула – «крестьяне и рабы»; при всем сближении состояний крестьянство не было уничтожено и оставалось постоянным действующим лицом древневосточной истории. «Рабство» оказывается здесь эмоциональной характеристикой, которая не отменяет значительного отличия древневосточных обществ от античных.