Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Утверждение о том, что существовала только мужская гомосексуальность и ее необходимо было криминализировать, являлось неотрадиционалистской чертой сталинистского гендерного синкретизма. В первые годы советской эпохи «женский гомосексуализм» был в какой-то степени новым «болезненным» объектом и даже предметом утопических видений во время культурной революции, однако в 1930-х годах медицина отошла от притязаний на «маскулинизированную женщину». Медицинские взгляды на женскую гомосексуальность как «болезнь» были полностью подавлены, а вместе с ними – и любые попытки модернизировать сексуальные идентичности женщин как через медицинское сочувствие (включая утопические представления о возможности однополых браков), так и через насильственную патологизацию, когда явление квалифицировалось как психопатология. Отныне сексуальность советских женщин подчинялась требованиям, полностью обусловленным целями маскулинного режима, ориентированного на рождаемость. Учитывая переход к обязательной гетеросексуальности и подавлению любых дискурсов о женской сексуальности, которая бы существовала вне привязки к мужчинам, сталинизм существенно сузил возможности для сексуальной активности женщин в послереволюционном обществе.

Десталинизация принесла России нелиберальную форму сексуальной модерности, при которой научные и милицейские методы использовались рука об руку для насаждения принудительной гетеросексуальности, что, кажется, происходило с большей эффективностью, нежели ранее. (Аналогичные методы применялись для подавления однополой любви в 1940–1960-х годах в Британии, США и обеих Германиях.) Отныне «гомосексуалистка» была возрождена как «болезненная» идентичность и патологизирована психиатрией. Сделано это было, вероятно, с целью контроля за распространением «заразы», переносимой возвращавшимися из ГУЛАГа заключенными. Идентичность «гомосексуалистки» теперь определенно закреплялась за конкретным меньшинством, которое таким образом отделялось от большинства «нормальных» женщин. Неотрадиционализм тем не менее задавал тон продолжавшейся практике гендерного режима, направленного на подавление однополой любви: взаимная любовь между мужчинами оставалась преступлением, в то время как любовь между женщинами считалась «просто» болезнью.

Упорное отрицание того очевидного обстоятельства, что гомосексуальность в России существует, являлось ярко выраженной неотрадиционалистской чертой позднесоветского отношения к однополой любви. Контроль над информацией в Советском Союзе создал впечатление (для «нормального» большинства), что «гомосексуализм» – это порок капиталистического Запада. Пресса ничего не сообщала о закрытых процессах по делам о мужеложстве, а сексологическая литература о «гомосексуалистках» выдавалась только специалистам. Биографии деятелей литературы и культуры искажались, гомосексуалов изображали гетеросексуалами либо вообще не упоминали об их сексуальности. Те русские позднесоветской эпохи, которые не сталкивались с однополым влечением лично, могли без труда вообразить, что их страна сексуально столь же невинна, как это представлялось в трехсторонней «географии перверсий». Очерчивание такой карты «непорочного» Советского Союза, расположившегося между разложившимся Западом и погрязшими в пороках неразвитыми странами Востока и Азии, наиболее отчетливо проявила себя в советской журналистике, освещавшей вопросы СПИДа в эпоху М. С. Горбачева[1011]. Подавление исторической и культурной памяти об однополой любви и претензии на невинность России, спасшейся от западной извращенности и «первобытной» развращенности, составляло значительный элемент в гендерной политике, проводившей чистку «народных национальных особенностей», которые пропагандировал коммунизм. По словам Терри Мартина, эти самые «национальные идентичности» и были ключевым источником неотрадиционализма[1012]. Утверждение, что однополые отношения чужды национальной культуре, все чаще повторяются в антизападном дискурсе. Это наблюдается как в коммунистических режимах (Куба, Китай), так и в странах с развивающейся рыночной экономикой, с совершенно разными политическими системами (вроде Зимбабве, Ирана и Малайзии). «Постколониальная гомофобия» этих наций является реакцией на внедрение европейской сексуальной и гендерной системы и одновременно на институционализацию гомо/гетеро бинаризма – ключевого инструмента западной политики в сфере сексуальных отношений[1013]. Сталинизм стал первым из пустившихся в такой гомофобный дискурс, однако почва для него была удобрена намного раньше интеллектуальной жизнью России. Коллективная амнезия в отношении сексуального и гендерного диссидентства сохранила и развила неотрадиционалистский миф о «чистоте» России, зажатой между больным Западом и развращенным Востоком.

Приложение Сколько всего жертв закона против мужеложства? [1014]