Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Врачи смотрят на гомосексуалистов как на несчастных пасынков судьбы, как на калек, подобных слепым, глухонемым и т. п., обязанных своим недостатком лишь физиологическому уродству, но никак не могут считать их злонамеренными развратниками, оскорбляющими общественную нравственность, почему и для обозначения этого болезненного состояния применяется термин извращение (inversio), а не извращенность или тем более развращенность[532].

В. П. Протопопов из Петрограда выступал за потенциально прогрессивный подход. Отвергнув религиозные, морализаторские взгляды старого режима в пользу точки зрения, уже обретшей широкую поддержку в медицинских кругах Запада, советская юриспруденция и медицина будут в состоянии поставить на рациональную почву лечение этой половой аномалии. Ведь «гомосексуалисты» считались жертвами биологической деформации и не несли ответственность за свои сексуальные порывы, а современное общество, свободное от буржуазной невежественности, не вправе более осуждать их на тюремное заключение и вместо этого должно приглашать их в клиники. Протопопов писал это, когда новый уголовный кодекс еще обсуждался в Народном комиссариате юстиции, аргументируя вышеозначенным образом необходимость декриминализации мужеложства.

В политике коммунистической партии 1920-х годов на первом месте стояли кардинальные вопросы упрочения нового строя. После заболевания В. И. Ленина в 1922 году и его смерти в 1924-м последовала борьба за власть. В первые мирные годы советского режима основной темой дискуссий стали споры И. В. Сталина с его оппонентами по проблемам индустриализации. Именно в этом контексте следует рассматривать двойственность подхода большевиков к однополым отношениям. Коммунисты в целом считали, что половые вопросы, несмотря на их очевидную важность для революции, были элементами надстройки, которые разрешатся сами собой после того, как будет заложена коллективистская экономическая и социальная основа. Более того, медицина станет на службу государству (которое при старом режиме не доверяло технократической экспертизе), чтобы сформулировать на материалистической основе критерии того, какие граждане являются «здоровыми», а какие – «патологическими». Когда подобные ожидания соединились с намеренным изъятием «мужеложства» из первого революционного уголовного кодекса, образовался дискурсивный вакуум, способствовавший плюрализму подходов к сексуально-гендерному диссидентству. Единой или официальной точки зрения на гомосексуальность в период декриминализации мужеложства (1922–1933 годы) не было. Наоборот, и эксперты, и управленцы исповедовали самые разнообразные взгляды.

Мало кто из экспертов, подобно Протопопову, готов был рискнуть своей карьерой и изучать гомосексуальность. Споры между адептами различных точек зрения редко выходили на публику, но тем не менее об аргументах сторон можно судить по дискуссиям того времени. Несмотря на введение нового уголовного кодекса, некоторые юристы и милицейские чины продолжали относиться к гомосексуалам с подозрением. Одновременно небольшая часть психиатров и специалистов по эндокринным заболеваниям, опираясь на новейшие открытия в сфере половой ориентации, решила объявить вопрос гомосексуальности своей прерогативой. Эти эксперты представляли эротический однополый интерес как следствие гормональной аномалии. Одни, ссылаясь на исторические и культурные прецеденты, считали гомосексуальность естественным явлением. Другие придерживались биосоциальной точки зрения, полагая, что истоки сексуальности следует искать не в половых железах, а в эволюционной истории общества или в личной истории развития индивида. Обозревая труды этих психиатров и их подходы к методологическим и гендерным проблемам, можно составить представление о палитре точек зрения и возможностях изучения политики революционной России в области сексуального и гендерного многообразия.

Сексуальная революция, медицина и сексуальные аномалии