Другая машинистка

Я подошла к оранжерее. Окна ее были темны. То было изысканное сооружение с белой щипцовой крышей – подлинное наследие позолоченного века. Пологая тропинка вела меня ко входу, и с каждым шагом нарастало дурное предчувствие – такое сильное, что я едва не остановилась, едва не повернула вспять. Музыка и смех доносились с лужайки приглушенно, как призрачное эхо давно минувшей вечеринки, а не того шумного веселья, с которым я только что рассталась. Дверную ручку я повернула, отчасти надеясь, что дверь заперта, но ручка легко поддалась. Внутри меня окутала вязкая влажность, в нос ударил густой аромат торфяного мха и мокрых папоротников. Дверь за мной захлопнулась, отголоски удара прогромыхали по огромному пространству, а я замерла и несколько минут стояла без движения, напрягая слух. Поначалу доносилась лишь капель обильно политых растений да утробное журчание декоративного фонтана, а то и двух. Но потом я расслышала неблизкий, приглушенный разговор. Двоих собеседников не спугнул грохот захлопнувшейся двери, они даже не заметили, как я вошла. Разговаривали в дальнем конце оранжереи. Тихо-тихо я стала пробираться по каменным плиткам туда, откуда истекали голоса.

Вспыхнул красный огонек сигареты – кто-то (вероятно, Одалия) глубоко затянулся. Присев под каким-то чужеземным остролистым растением (неужто ананас?), я всматривалась в темноту и потихоньку переводила дыхание. Когда глаза привыкли к оранжерейному сумраку, при свете луны, проникавшем сквозь стеклянный потолок, я начала различать две фигуры. Между ними резвился купидон – пухлыми ручонками он натягивал тетиву лука, у его каменных стоп журчала вода. Насторожив уши, я старалась наверстать пропущенное и вникнуть в разговор. Говорил в основном Тедди, и постепенно, однако безошибочно я поняла, что пришла посреди длинного и сложного объяснения. Во второй раз за день я выслушала рассказ о злосчастной гибели кузена Уоррена. Когда Тедди добрался до конца, Одалия выдохнула облако дыма и бесстрастно воззрилась на собеседника.

– Весьма печальная история, – произнесла она.

– Безусловно.

– Ох, и лучше бы вы мне ее не рассказывали! – вскричала Одалия, вдруг кокетливо заиграв взглядом.

– Почему?

– Ну, мне всегда хотелось наведаться в Ньюпорт. Думала, такой милый город, тихий. А теперь, если я когда-нибудь приеду… – она подалась вперед, изображая нежное сострадание, – теперь я только и буду вспоминать этот ваш рассказ и каким ужасным несчастьем все завершилось!

Пока она говорила, по лицу Тедди разливалось такое ошеломление, что Одалия не могла притворяться, будто ничего не замечает. Она быстро сменила интонацию на бодро-упругую:

– Понимаете, не хотелось портить впечатление. Я же никогда там не была.

– Никогда не были! – забулькал Тедди. – Вы хотите сказать, что никогда не бывали в Ньюпорте?

– Вот именно, – ответила она.

И вновь ее голос переменился. Весь антураж дружелюбия еще сохранялся в нем, и все же появилась какая-то грозная нота, будто сухо заскребли погремушки ядовитой змеи. Тедди с усилием сглотнул, не отрывая взгляда от ее губ. Она склонила голову набок – сама невинность:

– Да, никогда не бывала в Ньюпорте. Представляете?

– Нет… не представляю, – выдавил он.

– А вы постарайтесь, – настаивала она. Притворная невинность исчезла из голоса, тон ровный, суровый.

И с этими словами она зашагала прочь, зашуршала зеленой оранжерейной порослью, прошла вблизи укрытия, где я скорчилась, притаясь. Словно прозвенел гонг, и Одалия – несравненный победоносный боец – возвращалась в свой угол ринга.

Укладываясь в ту ночь в постель, я твердо знала два факта. Во-первых, Одалия мечтает никогда впредь не встречаться с Тедди. И во-вторых, судя по лицу Тедди, когда тот смотрел ей вслед, очень скоро он вновь ее отыщет – недолго нам ждать.

18

А затем наш отдых у моря оборвался так же внезапно, как начался. И если бы мы с Одалией когда-нибудь вновь надумали явиться к Бринкли, едва ли они приняли бы нас с радостью. Мало того, что мы набились в гости на неделю, а удрали через два дня, так еще и уезжали с поспешностью, которая свидетельствовала о полном отсутствии элементарной вежливости и уважения к хозяевам.

Как я припоминаю, после разговора с Тедди в оранжерее Одалия вернулась в нашу комнату, я же последовала за ней, симулируя неосведомленность (а она сама об этом разговоре не упомянула ни словом). Мы стали готовиться ко сну, но было ясно, что отдохнуть не придется. Вместо того чтобы улечься рядом со мной в постель, Одалия, выключив свет, пустилась расхаживать по комнате, точно потревоженная пантера. Я поняла, что гостить у Бринкли нам осталось недолго. Пока я спала (точнее, притворялась спящей), она молча бродила в изножье кровати, время от времени принимаясь неженственно грызть ногти. Часа за полтора до рассвета Одалия вдруг стихла и успокоилась. Уселась посреди комнаты на ковер и прикрыла глаза. Никогда прежде я не видела ее в такой позе, и мне это показалось очень необычным. Она словно молилась, но до сего дня я пребываю в сомнении, случалось ли ей молиться хоть раз в жизни.