Другая материя

Часы – это всегда страшно. А самые страшные часы – это старый дедушкин будильник на даче. Боже мой, как он тикал! Всё моё детство он тикал каждую ночь в комнате, где мы с дедушкой летом спали. Он тикал невероятно громко и звучно: тик-так, тик-так – отбивая дробь. Я засыпала под него и просыпалась под него. Когда я порой просыпалась в середине ночи и слышала, как это тиканье взрезает ночную тишину, я думала о смерти и времени и что-то про них понимала. Я размышляла, что значит это тиканье и почему мне так грустно от него, как будто это звук дождя за окном, а секунды, которые часы отмеряют, – это капли дождя времени. Время отмерялось, делалось исчисляемым, дискретным в этих звуках, и это было страшно. Тиканье будильника говорило о конечности, о смерти, о том, что время кончится, как будто будильник спросили: «Сколько нам жить осталось?» – и он начал отсчитывать: тик-так, тик-так. И мне было грустно это слушать, потому что он отсчитывал время до моей смерти. Потом я стала просить дедушку выносить часы на ночь из комнаты, пусть тикают на кухне, говорила, что мне это громкое тиканье мешает спать. Дедушка послушался, и будильник переместился на кухню. Потом я повзрослела и стала ночевать одна в сарае. Будильник ещё долго тикал, но уже без меня. А сейчас дедушки нет и никто, наверное, не заводит будильник. Так он и стоит замолкший на дачной кухне. Но я знаю – сто́ит его завести, этот ржавый неказистый советский будильник, – и он, старый солдат, заведёт знакомую песню: тик-так, тик-так, и, если вслушаться в эту назойливую песню ночью, в космической тишине детства, то узнаешь о времени всю правду и начнёшь замечать его ход, а это самое страшное – замечать ход времени. Его-то часы и делают явным, и его-то мы и должны не замечать, чтобы быть счастливыми.

Индеец

Я всегда чувствовала близость к индейцам, особенно в детстве. У меня были длинные тёмные волосы, в которые я вставляла вороньи перья. Соседские девочки раскрашивали мне лицо черникой, чтобы было, как у индейца, и бабушка ахала, увидев этот боевой раскрас, и очень ругалась на меня. Она считала, что старшие девочки издевались надо мной и поэтому раскрасили. Но я и сама хотела быть индейцем. Я любила танцевать вокруг костра дикие первобытные танцы. А когда мне было двенадцать лет, мамин жених-американец привёз мне из Америки коричневую куртку с лапшой, которую он купил у настоящего индейца. Она даже пахла индейцем! Я проходила в ней всю юность. «У души не будет радуги, если в глазах не было слёз» – это высказывание в интернете приписывают индейской мудрости. Как бы там ни было, но в радугу души я тоже верю. И пусть слёзы в моих глазах будут тому подтверждением. Я заслужила удивительную, огромную и вечную Радугу. Я верю в это. Ведь я почти индеец.

Сказки смерти

Смерть рассказывает нам сказки. Мир полон сказок смерти. Всё так называемое символическое – это сказки смерти: смыслы, книги и всё такое. Даже самое лучшее, что есть на свете – дети, – это тоже в некотором смысле сказки смерти. Смерть – лучшая сказочница, уж чего она ни напридумывала: религии, идеологии, искусства… Некоторые думают: зачем она рассказывает эти сказки – чтобы обмануть нас, чтобы мы не замечали её работу, которую она ведёт повсюду в мире, и того, что она делает с нами? Я думаю, дело не в этом. Она не враг наш, она друг и рассказывает эти сказки из милосердия, чтобы нам было не страшно умирать. Чтобы мы проживали свои жизни, думая о смысле, бессмертии, детях, а не глядели, парализованные ужасом, в её глаза. Смерть – лучшая сказочница в чёрном платье на голых костях, простая, нищая, жалкая, а сказки её – сложные и богатые, и всякого в них накручено – не ради обмана, а из какого-то смертного сострадания.

Реальность – это солнце

Мгновения острого переживания чувства реальности у меня часто происходили на фоне яркого солнечного света. Мне было пятнадцать, я шла собирать документы в ПТУ, был июнь, светило солнце, я посмотрела на чёрные туфли-лодочки на своих ногах, и вдруг меня пронзило острое чувство реальности всего и себя самой. Или я была маленькой и шла с бабушкой и гусеницей в стеклянной банке – она была моим питомцем – по дачной дороге, затем по мосткам через болото. И было очень много солнца и запахов земли, мха, болота и нагретых на солнце растений. И было это чувство реального, притом такое сильное, что я до сих пор вспоминаю ту прогулку как одно из самых ярких мгновений моей жизни.

Родина сердца

В осознанном сне я была на даче, у дома Кораблёвых. Вокруг было лето, всё зелёное. Но свет был какой-то странный, белый, не похожий на наше солнце. Этот белый свет был тысячекратно прекраснее нашего солнца, и от него разрывалось сердце. Я думаю, это был свет души. Свет другой материи.