Другая миссис

Сижу в одиночестве. В какой-то комнате. На стуле. У стены. Здесь почти ничего нет: голые стены, пара стульев и запертая дверь. Я знаю, что она заперта, потому что уже пробовала выйти. Пыталась повернуть ручку, но тщетно. Стучала, колотила, звала на помощь — все напрасно. Никто не появился.

И вдруг дверь берет и распахивается. В комнате появляется женщина с чашкой чая в одной руке и «дипломатом» в другой. Подходит ко мне, ставит «дипломат» на пол и усаживается на стул напротив. Она не представляется, но начинает говорить так, словно мы знакомы. Как будто мы уже встречались.

Она задает бесцеремонные вопросы личного характера. Я ощетиниваюсь, стараюсь уклониться от ответов и ломаю голову, зачем она расспрашивает про мою мать, моего отца, мое детство и какую-то незнакомую женщину. Никогда не встречала никого по имени Камилла. Однако незнакомка смотрит на меня и явно не верит. Она считает, что я знаю эту Камиллу.

И рассказывает небылицы про меня и мою жизнь.

Я волнуюсь и сержусь.

Спрашиваю, откуда ей известно про меня то, чего я сама не знаю. За этим явно стоит офицер Берг: еще минуту назад он допрашивал меня в той крохотной комнатке, а теперь я здесь. Правда, я понятия не имею, сколько сейчас времени, какой сегодня день и что случилось в промежутке. Как я оказалась в этой комнате, на этом стуле? Сама пришла, или они накачали меня наркотиками и притащили?

По словам женщины, у нее есть все основания полагать, что я страдаю диссоциативным расстройством идентичности. Что альтернативные личности — она называет их альтерами — периодически захватывают контроль над моим сознанием и поведением. Женщина говорит, что они управляют мной.

Делаю глубокий вдох и собираюсь с мыслями.

— Это невозможно. Не говоря о том, что это совершенно нелепо. — Я взмахиваю руками. — Это все офицер Берг, да?

Начинаю злиться, терять самообладание. Неужели Берг готов на что угодно, лишь бы повесить на меня убийство Морган Бейнс?

— Это непрофессионально, неэтично и незаконно с его стороны, — огрызаюсь я. И спрашиваю, кто тут главный, чтобы потребовать встречи с ним или с ней.

Женщина не отвечает ни на один мой вопрос и продолжает:

— Вы ведь время от времени отключаетесь, доктор Фоуст? Бывает так, что проходит полчаса или час, которые вы потом не можете вспомнить?

Не могу этого отрицать, хотя и пытаюсь: уверяю, что ничего подобного не было. Правда, я совсем не помню, как очутилась здесь.

В помещении нет окон. Невозможно определить время суток. Но я вижу время на циферблате часов женщины, хоть он и перевернут. Сейчас два пятьдесят. Дня или ночи? В любом случае это неважно, потому что я точно помню: я пришла в центр общественной безопасности часов в десять-одиннадцать. Значит, прошли или четыре, или шестнадцать часов, которые я не могу вспомнить.

— Вы помните, как говорили со мной сегодня? — спрашивает женщина. Я не помню. Но все равно отвечаю «да» и добавляю, что хорошо помню этот разговор. Но я никогда не умела лгать.

— Это не первая наша беседа, — сообщает женщина. Я уже поняла это по ее вопросам. Впрочем, это не означает, что я ей верю. Что она не выдумала все это.

— Но в прошлый раз я говорила не с вами, доктор, а с женщиной по имени Камилла.

И она описывает живущих внутри меня молодую напористую болтушку Камиллу и замкнутую девочку.

В жизни не слышала большей чепухи.

По ее словам, девочка не особо много говорит, зато любит рисовать. Камилла и ребенок сегодня вместе кое-что нарисовали. Женщина достает рисунок из «дипломата» и протягивает мне.

Вот оно, расчлененное тело, женщина, нож, кровь — на этот раз карандашный набросок в блокноте. Дело рук Отто. То самое изображение, которое я находила по всему дому.

— Это нарисовала не я, а мой сын, — возражаю я. Но женщина отвечает «нет».

У нее своя теория по поводу этого рисунка: его автор — мой альтер, ребенок внутри меня. Я громко смеюсь над нелепостью утверждения. Если это сделал какой-то внутренний альтер, значит, она считает, будто это нарисовала я. Что я разбросала рисунки на чердаке и в коридоре, а потом сама же их нашла.

Но я ничего не рисовала. Иначе я помнила бы это.

— Я это не рисовала.

— Конечно, не рисовали, — соглашается женщина. На долю секунды кажется, что она верит мне. До ее следующих слов: — Не конкретно вы. Не Сэйди Фоуст. При диссоциативном расстройстве личность раскалывается на несколько. И у каждой формируется своя идентичность с выдуманным именем, внешностью, полом, возрастом, почерком, манерой речи и так далее.

— И как же зовут эту девочку? — бросаю я вызов. — Если вы разговаривали и рисовали с ней, то должны знать ее имя.

— Я не знаю, Сэйди. Она застенчива. Чтобы завоевать ее доверие, понадобится время.

— Сколько ей лет?

— Шесть.

Женщина рассказывает, что девочка любит рисовать и раскрашивать, а еще играть в куклы. У нее есть любимая игра — женщина участвовала в ней, чтобы побудить девочку открыться. Она назвала это игровой терапией. Они взялись за руки и бегали кругами прямо здесь, в этой комнате. А потом резко замерли, словно статуи, когда голова сильно закружилась.