Другая музыка нужна

Мартону казалось, будто трясут копилку и сыплются из нее собравшиеся там за целую жизнь, но в разное время отчеканенные красноватые, желтые и белые монетки. Трясут, трясут копилку… Потом вдруг стоп! Видно, щель забилась. Когда-нибудь выскочит из нее вдруг давно попавшая туда прекрасная мысль, а следом за ней выкатится медаль, покрытая зеленой плесенью; и тщетно будут ее разглядывать; все равно не угадать, что на ней изображено. И даже копилка будет смущенно смотреть ей вслед.

6

Петер и Мартон забежали к Тибору. Прежде чем Мартон успел выразить свое негодование, Тибор остановил его движением руки: рассказал, почему не пришел на восход солнца и что случилось у них дома вчера вечером.

— Мать всю ночь не спала, — закончил он.

— А сейчас?

— Сейчас спит.

— Тогда ты можешь пойти с нами, — обрадовался Петер и рассказал, куда они собираются.

Тибор задумался на миг и согласился.

— А если мать проснется? — спросил вдруг Мартон.

— Я оставлю ей записку.

— А если они вернутся?

— Не вернутся! Когда изобьют мать… и меня, — сказал Тибор, покраснев, — они по нескольку дней не показываются.

— Ты уверен в этом?..

— Д-да…

Теперь задумался Мартон.

— Запри дверь снаружи, а ключ возьми с собой. Не станут же они ломиться?

Тибор написал на листке бумаги: «Дорогая мама! Я пошел вместе с Фицеком и Чики к Мартонфи справлять 15 марта. Спи спокойно. Все трое целуем тебя. Ключ взял с собой. Т.». Потом приписал: «Не горюй».

На цыпочках пробрался в комнату. Булавкой прикрепил записку к спинке стула возле кровати, чтобы мать заметила ее, как только проснется. Мать лежала спокойная и бледная. Она будто проводила генеральную репетицию на смертном ложе. Только прилипшая к губе пушинка говорила, что бедняжка жива: пушинка иногда вяло вздрагивала, словно желая вспорхнуть; иногда же казалось — она тоже хочет успокоиться навеки.

7

Пеклась картошка, которую мальчишки притащили с собой. Тетушка Мартонфи заварила чай, нарезала хлеб и положила на стол. Сняла со шкафа банку варенья «мирного времени»: она сварила его прошлым летом. Это была предпоследняя банка. Две девочки Мартонфи — одной было двенадцать, другой четырнадцать лет — помогали матери накрывать на стол: расставляли все, что было в доме, от фарфоровых чашек до жестяных кружек.

Не по возрасту хилые девочки — очевидно, потому, что родились от пожилого отца, — знали о жизни гораздо больше, чем это можно было предположить. Да и могло ли быть иначе? Спали они в одной комнате с отцом, матерью и взрослыми братьями и вообще-то жили в доходной казарме на улице Кериш, а это уж само по себе говорит о многом. Но девочки Мартонфи были еще в том возрасте, когда приличие требовало, чтобы они ничего не понимали и изображали из себя малышек. Воспитанные в строгости, они соблюдали это, но вместе с тем очень часто и, как казалось окружающим, беспричинно хихикали.

Первыми пришли два молодых человека, проживавших на третьем этаже: маляр и токарь-словак, плохо говоривший по-венгерски. Обоим им было по двадцать лет, обоих призвали в армию, и они обязаны были явиться на призыв 16 марта. Парни принесли с собой хлеба, колбасы и бутылку дешевой сливянки «к чаю», собираясь справить 15 марта, а заодно устроить «малые проводы» штатской жизни. Большие проводы прошли у них, увы, в незавидном месте — в публичном доме на улице Конти. И сегодня поначалу парни чувствовали себя неловко. Да и не только они, но и все в квартире, ибо и мать семейства и даже девочки знали, где устраивает проводы большинство призывников, Но «что поделаешь, раз уж так заведено», — и все быстро забыли об этом. Несколько смущенных слов, не относящихся к делу шутливых замечаний, в которых старались перещеголять друг друга Дюла и Денеш Мартонфи, инстинктивно выгораживая друзей, пересмешки девочек, кушанья на столе, варенье «мирного времени» и материнская улыбка тетушки Мартонфи — все это рассеяло замешательство, смущение первых минут.

«Блудные сыны» очистились в семейном кругу.

8

С едой покончили, И хотя каждому досталось немного — собралось всего двенадцать человек, — однако компания развеселилась. Закуска требует выпивки, веселье — нового веселья, а его хоть и не купишь за деньги, но и даром не возьмешь.

Все стали шарить по карманам и складывать в кучу, что наскребли. Эта «охота за монетами» вызвала новый приступ веселья.

— Нет такого дома, где не нашлось бы еще одного крейцера! — кинул лозунг всегда спокойный Дюла Мартонфи, широкоплечий, здоровенный парень с открытым лицом.

— Обыск! — гаркнул Петер и, подавая пример, тут же начал выворачивать карманы.

Для пущего веселья он не стал их засовывать обратно, пока не дошел до последнего, и под конец все семь его карманов, дразнясь, высовывали языки.