Вивальдо вышел из бара и снова оказался на улице, не зная, что ему делать, зная только одно – домой он не пойдет. Ему хотелось поделиться своей болью с другом, мужчиной, но у него не было друзей, разве что Руфус. Вивальдо хотел позвонить Эрику, но передумал. Что он знал теперь о жизни Эрика? А вникать в нее сегодня просто не мог.
Он шел куда глаза глядят. Понимая, что неспособен сегодня вечером сидеть в кино, прошел из конца в конец 42-ю улицу, этот громадный синюшный шрам на лице города, а затем по пустынной Шестой авеню добрался до Гринич-Виллидж. Ему опять пришла в голову мысль позвонить Эрику, но он тут же отогнал ее. Он повернул на восток, в сторону парка, певцов там сегодня не было, только неясные тени мелькали среди деревьев, а когда он выходил из парка, туда проследовал полицейский. Теперь он шел по Макдугал-стрит. Здесь попадались смешанные, черно-белые парочки – вызывающе белые, декоративно черные, – а живущие тут итальянцы взирали на них с ненавистью, они вообще ненавидели всю местную богему, которая принесла району дурную славу. В конце концов эти итальянцы хотели всего-навсего считаться примерными американцами, и разве можно осуждать их за веру в то, что не шляйся здесь так много евреев, наркоманов, пьяниц, голубых и проституток, им жилось бы гораздо лучше? Вивальдо заглядывал во все бары и кафе в надежде увидеть какое-нибудь знакомое и приятное лицо, но все злачные местечки были забиты бородатыми юнцами с трусливыми физиономиями предателей и инфантильными плоскими девицами с длинными волосами.
– Ну и как ты поживаешь со своей шлюшкой?
Вивальдо резко обернулся и увидел Джейн. В стельку пьяная, она стояла, покачиваясь, рядом с простоватым типом, он, кажется, работал в рекламе.
Вивальдо буквально испепелил ее взглядом, и она поторопилась со смехом успокоить его:
– Ладно, не бесись, я пошутила. Неужели у старой подружки нет никаких прав? – Мужчине она сказала: – Это мой старый друг, Вивальдо Мур. А это Дик Линкольн.
Вивальдо и Дик Линкольн сухо кивнули друг другу.
– Как поживаешь, Джейн? – спросил вежливо Вивальдо и повернулся, чтобы идти, как он полагал, в противоположную сторону.
Но они, конечно же, пошли в ту же самую.
– Просто отлично, – ответила она. – Мне повезло – чудом выжила…
– Ты разве болела?
Джейн укоризненно посмотрела на него.
– А ты разве не знал? Нервный срыв. Из-за несчастной любви.
– Я его знаю?
Она рассмеялась чуточку напряженно.
– Из-за тебя, негодяй.
– Извини, я привык к твоим мелодраматическим преувеличениям, но мне приятно слышать, что у тебя все хорошо.
– Теперь великолепно, – и она по-девчоночьи подпрыгнула, тяжело повиснув на руке Линкольна. – Дик не занимается самоедством, а то, что любит, из рук не выпустит. – Мужчина, которого она так представляла, поежился, его румяное лицо выражало неуверенность, он не знал, как ему держать себя, хотел только одного – выглядеть благородным.
– Пойдем выпьем все вместе, – предложила Джейн. Они остановились на углу рядом с баром, идущий оттуда свет падал на них. Освещение искажало ее лицо, глаза казались тлеющими угольками, натужная улыбка обнажала десны. – Тряхнем стариной.
– Нет, спасибо, – отказался Вивальдо. – Я иду домой. У меня сегодня был трудный день.
– Спешишь к своей птичке?
– Самое милое дело – спешить к своей девчонке, если, конечно, она у тебя есть, – сказал Дик Линкольн, невозмутимо кладя пухлую руку на плечо Джейн.
Джейн с трудом перенесла это прикосновение, опять по-девичьи поведя плечиком. Потом сказала:
– У Вивальдо девчонка что надо. – Она повернулась к Дику Линкольну: – Ты, конечно, считаешь себя либералом, но до Вивальдо тебе далеко. Даже
Тот беспомощно воззрился на Вивальдо.
– Берите ее себе, мистер, не претендую, – сказал Вивальдо и увидел, как перекосило Джейн от гнева. Теперь она уже не смеялась, лицо ее стало серым и очень старым. При виде этой метаморфозы у Вивальдо пропала вся злость.
– Прощайте, – бросил он и пошел прочь. Ему хотелось уйти прежде, чем Джейн спровоцирует негритянский погром. В то же время он понял, что непроизвольно оказался в центре внимания, возбудив самые противоречивые чувства. Негры теперь считали его своим союзником – но не другом (никогда не другом!), а белые, особенно местные итальянцы, бросали на него косые взгляды.