Другая страна

А теперь… теперь оказалось, что они тоже несчастны, растерянны, пребывают в отчаянии. Он взглянул на свое отражение в зеркале за стойкой. Пока не лысеет, и седины нет, лицо не обвисло, щеки не ввалились, нет живота, и зад не висит. Но все же… вскоре… и он опять бросил украдкой взгляд на блондинку. Ему вдруг мучительно захотелось узнать, как пахнет ее тело, ощутить его влагу, услышать шепот – на ночь, всего лишь на одну ночь, и тут вдруг, неожиданно для себя, он подумал: а понравилась бы она Руфусу? – и, странная вещь, острое желание сразу же покинуло его, теперь он ничего не чувствовал к девушке, кроме полного безразличия. А потом вдруг бешеная страсть нахлынула снова. Ага, послышалось ему насмешливое фырканье Руфуса, будь поосторожнее, а то у тебя встанет, как у черного. Он уже слышал этот смех однажды, когда уходил от Руфуса. Что-то сломалось в Вивальдо, он вдруг почувствовал, что перенесся в место, где находился Руфус – там нет различий в цвете кожи и нет половых различий. Только – прыжок, разрыв, ужас и капитуляция. Ужас… казалось, он начинался, кончался и возникал вновь где-то в пустоте, за зрачком. Оттуда виделось все, что кралось снаружи, и известие об этом тут же разносилось по всему царству тела, даже если сам глаз уже ничего не видел. Какой порядок мог восторжествовать над столь зловещей тайной? Или иначе: а какая ценность в тайне, если отсутствует порядок? Порядок. Порядок. Приведи дом свой в порядок. Вивальдо потягивал виски. Теперь расстояние между ним и блондинкой исчислялось множеством световых лет, и от бара он был на таком же расстоянии, но одновременно никогда прежде не ощущал с такой неприязнью пребывание в настоящем. Когда люди не знают, что к тайне можно подступить только через форму, они становятся тем, кем стали люди, находящиеся сейчас в баре, кем стал он сам. Они погибают в их презренных жилищах – в одиночестве или в семье, – в толпе таких же алчущих и взыскующих, от которых за версту несет кровью. Там рвут друг друга в клочья, и благослови Боже тех, кто сохраняет беспристрастность!

Вивальдо снова зашел в телефонную будку и с чувством безнадежности набрал свой номер. Раздались гудки. Он ждал довольно долго, а повесив трубку, постоял еще немного в кабине. Теперь он волновался, не случилось ли чего с Идой или с кем-нибудь из членов ее семьи, но позвонить их соседке и справиться было уже поздно. Опять мелькнула мысль об Эрике, и снова он отогнал ее. Медленно шел он через бар, денег у него вряд ли хватит даже на сосиску и проезд на трамвае, так что оставалось только уйти.

Подойдя к столику, где сидели поэт и блондинка, Вивальдо сказал, обращаясь к поэту, но глядя на девушку:

– Я хочу сказать, что давно знаком с вашими произведениями, восхищаюсь ими и от всей души благодарю вас.

Поэт удивленно поднял на него глаза, а девушка, рассмеявшись, сказала:

– Как это мило с вашей стороны! Вы тоже поэт?

– Нет, – ответил он. Ему пришло в голову, что он давно уже не спал с белой девушкой, и он прикинул, как могло бы получиться с этой. – Я прозаик. Но не публикующийся.

– Что же, когда начнете, сможете немного заработать, – сказал поэт. – Вы поступили умно, избрав этот вид литературной деятельности, – будет хоть на что существовать.

– Не знаю уж, умно или нет, – произнес Вивальдо, – но так случилось. – Девушка его заинтересовала, действительно заинтересовала, но голова была забита другим, что ж, может, их пути еще пересекутся. – Я просто хотел поблагодарить вас, вот и все. До свидания.

– Спасибо, – сказал поэт.

– Желаю удачи, – крикнула ему вслед девушка.

Вивальдо помахал им, пародируя особый прощальный жест, принятый в богемной среде, и вышел на улицу. Он решил идти к Бенно.

Там оказалось пусто как на кладбище. Сидела парочка типов, которых он знал, но избегал; и все же здесь у него был открыт счет, и как будто об этом не забыли; впрочем, разве можно многого ждать от бара в среду вечером.

Те трое, за чей столик он сел, многого и не требовали: у них кончались деньги, а в кредит им здесь не отпускали. Один из них был поэт Лоренцо, канадец по происхождению, круглолицый и кудрявый, пришедший сюда с подружкой, девицей, удравшей из техасского захолустья, – остренькое личико, грива прямых волос и сдавленный смешок, и с дружком, своей «тенью», – тот был постарше, – худое длинное лицо, страдальчески изогнутые губы, он хмурился, когда его что-нибудь радовало, что случалось нечасто, и улыбался мертвенной улыбкой, когда был испуган, – что случалось с ним постоянно, и потому прослыл на редкость добродушным человеком.

– Привет, Ви! – взревел, завидя его, поэт. – Присаживайся к нам.

Другого варианта не было, и, заказав себе порцию виски, Вивальдо сел за столик. Они пили пиво, напитка у всех осталось чуть на донышке. Поэт, наверное, раз тридцатый представил его Белл и Гарольду.