Другая женщина

– Скоропостижно скончалась. Сердце.

– Ай, беда какая! От сердца, говоришь? У хорошего человека сердце завсегда некрепкое. А и то – все под Богом ходим, кому какой час назначен, никто не знает. Ай, ай, Тамарочка…

Она поставила корытце на землю, вытерла глаза ладонью.

– А ты, значит, одна теперь приехала? Тебя как звать-то, запамятовала я?

– Ира.

– Ну так ладно. Домик ваш свободный, я его как раз прибрала к Пасхе, чистенько там. Отдыхай с Богом. Только что ж так рано отпуск у тебя? Сейчас скучно: ни ягодков, ни грибков. Купаться холодно. Разве что рыбку ловить? Тамарочка-то любила. А лодка там, у кладок, целая, только весла у меня возьми… А Тамарочку-то где ж похоронили, в Ленинграде?

– Да, в Петербурге.

– А она хотела здесь, с мамкой своей, да, видно, волю свою сказать не успела. Скоропостижно… Ну а ты отдыхай, воздухом дыши, на целый год запасайся. Сейчас я ключ тебе вынесу, погоди только, поросенку дам.

Она нагнулась к корытцу на земле, пнула галошей прильнувшего к кормушке петуха – «Кыш, бездельник, не зарься на чужое» – и поплыла к хлеву.

Ирина топталась по двору, раздумывая, как объяснить хозяйке свои дальнейшие планы.

– Вот ключ тебе, голубка, держи, а второй-то, знаешь, на крыльце под ковриком – если потеряешь или что. И вот на-ко молочка, яичек с хлебцем, голодная, поди, с дороги. И отдыхай, отдыхай, мало времени вам дают: только вздохнешь – и опять в город, на работу.

– Видите ли, Матрена Власовна, – начала Ирина, – у меня так сложились обстоятельства… В общем, я с мужем разошлась, уехала, а у вас здесь так хорошо… Хотела бы насовсем остаться. За жилье буду каждый месяц платить, сколько скажете.

– Да что там платить? Сочтемся. Дом свободный, живи себе, а то стоит пустой, рассыхается. Раньше приезжал тут иногда один художник, на уроды.

– На что?

– Да на эти… уроды. Природу срисовывал.

– Этюды?

– Во-во, уроды, правильно. Так давно уж не ездит он, а дом стоит бесхозный. Так что хорошо, если в нем живая душа поселится. Только скажи ты мне: как же это с мужем у тебя получилось? Кобель, что ли, оказался?

– Ну что-то вроде. Не вышло у нас жить вместе, бывает такое.

– Бывает, А ты, значит, из Ленинграда – или как его? – да к нам? Скучно-то здесь не будет, в деревне скучать некогда. Только вот работу тебе, наверно, надо, заработок какой-никакой. А ты культурная, городская… Слушай, что скажу. Сходи-ка ты к енералу, к Тарасу Семенычу, он тебя куда-никуда пристроит: в школу, может, или в клуб, а то – в ихнюю контору. Сходи к нему, спроси. Он культурных любит и сам с головой. Одно слово – енерал.

– Так Тарас Семенович еще работает?

– Куда ж ему деваться?

– А у вас раньше каждый год главу администрации меняли, мне Тамара Васильевна говорила.

– То раньше. А Тарас Семеныч как сел, так и не сдвинешь с места. С им у нас не деревня стала, а крупнейший населенный пункт. Ему уж и медаль присудили. Слушай, он и церковь строить начал, которую еще до войны по досточке разнесли. А как же без церкви? Тарас Семеныч людей понимает. Сходи, сходи к ему.

«Обязательно схожу, – подумала Ирина, направляясь к «своему» домику. – Молодец этот «енерал». Два года назад он уже и школу, закрытую в девяностые годы, заново открыл, и детский сад, и клуб отремонтировал. И прежние жители, сбежавшие в город от нищеты и разрухи, стали возвращаться. Вместо колхоза организовал Сельскохозяйственное товарищество, и пустые поля засеял, и скотоферму завел. Вот нашелся же в России такой Тарас Семенович!»

– Ты там посмотри… опять запамятовала, как звать тебя…

– Ирина, Ира.

– Ага, Ира. Так ты посмотри, может, чего в хозяйстве надо, каструли, там, или посуда. Или на постель постелить. Ты скажи, я всё дам. Там пока холодно, так протопи, дрова есть под навесом. Топить-то умеешь?

– Умею вроде…

Матрена Власовна правду сказала. Домик, состоящий из одной комнаты площадью метров восемнадцать, был буквально выскоблен ее нежными, но трудолюбивыми руками.

Экспозицию открывала сложенная из красного кирпича слева от двери щитовая печь с плитой на одну конфорку. Высокая кирпичная стенка печи закрывала дальний угол комнаты, и Ирина вспомнила, что там находится «спальня», то есть одна железная кровать. Кровать оказалась накрытой когда-то роскошным покрывалом из плотной ткани, на которой чьей-то талантливой рукой были изображены разноцветные узоры в виде шелковых аппликаций. Нестойкая ткань аппликаций порвалась и истрепалась, так что рисунки прочитать не представлялось возможным – одни нечеткие выпуклости остались на их местах. Это чудесное покрывало почему-то напомнило Ирине старинные, затемненные временем фрески, если, конечно, отрезать болтающиеся со всех сторон нитки и обрывки ткани.