Другая жизнь и берег дальний

Первые мои знакомства были с Соней Мармеладовой и Катюшей Масловой. Согласитесь сами, что закружиться с ними в вихре развлечений не так-то легко. В обществе Катюши Масловой и Сони Мармеладовой я, вероятно, как они сами, заливался бы все свободное от жарких наслаждений время горькими слезами.

Мы бы обсуждали и осуждали пороки нашего общества, трагедию человеческой жизни, невеселую долю русских людей вообще и русских девушек тяжелого поведения в частности.

Мое знакомство с проститутками значительно расширилось благодаря «Яме» Куприна.

Впрочем, признаюсь, что при первом чтении книга мне не понравилась. Я в ней ничего особенно замечательного не обнаружил. Удивился даже, что мои родители так упорно не подпускали меня к ней. Возможно, однако, что начал я изучать жизнь проституток по «Яме» чуть рановато: мне тогда было десять лет. Года через два-три я бы ее оценил по достоинству.

После второго чтения я проникся большим уважением к Куприну. Глубина его эрудиции меня потрясла.

Огромное впечатление на меня произвел рассказ того же Куприна о штабс-капитане Рыбникове. Был этот штабс-капитан японским шпионом, но так хорошо играл роль серого армейского офицеришки, что никто ни в чем его не заподозрил. Но плоть, как известно, слаба — даже у японцев. В один прекрасный вечер Рыбников пошел к проститутке. Он так увлекся пребыванием у нее, что вдруг заговорил на своем родном японском языке. Проститутка оказалась русской патриоткой. Она тотчас же доложила властям о своем госте — японце. Шпиона поймали!

Если верить Леониду Андрееву и другим российским писателям конца прошлого и начала этого века, наши революционеры нередко скрывались от полиции либо в частных квартирах проституток, либо в домах терпимости. Правда ли это, или нет, сказать не берусь. Я неоднократно пытался поговорить на эту тему с кем-либо из ныне здравствующих старых революционеров — дореволюционных революционеров, если можно так выразиться. Но они увиливали от прямых ответов, и никакой полезной информации я от них не получил.

Кстати, мне всегда казалось, что название «дом терпимости» неверное, и что его следовало бы переменить на «дом нетерпимости».

На литературных вечерах какой-нибудь студент (непременно студент!) декламировал стихотворение Некрасова «Убогая и нарядная» и мелодекламировал стихотворение Година «Улицы вечерние».

Оба стихотворения посвящены проституткам. Оба читаются с надрывом. Русские стихотворения о русских проститутках без надрыва читать нельзя.

Годинское стихотворение читалось чуть нараспев под аккомпанемент рояля. Стихотворение Некрасова читалось с трагической дрожью в голосе, чтобы слушатели поняли, насколько несчастна женщина, которой поэт посвятил свои рифмованные строки.

Мелодекламатор завывал:

Улицы вечерние. Улицы холодные.
Грохот экипажей. Длинной чередой
Двигаются женщины, больные, несвободные,
Взор маня усталою, продажной красотой…

Всегда, когда я слушал это стихотворение, сердце мое сжималось от сострадания к больным несвободным женщинам, двигающимся длинной чередой под грохот экипажей и манящим взоры прохожих мужчин своей усталой, продажной красотой.

От стихотворения Некрасова я расстраивался еще больше.

Студент выбрасывал из горла слова, упорно там пытавшиеся застрять:

Беспокойная ласковость взгляда,
И поддельная краска ланит,
И убогая роскошь наряда —
Все не в пользу ее говорит.
Но не лучше ли, прежде чем бросим
Мы в нее приговор роковой,
Подзовем-ка ее да расспросим:
«Как дошла ты до жизни такой?»

Некрасов был человеком широкомыслящим и мужественным. Он подозвал ее и спросил.

Несчастные женщины!

Несчастные Катюши Масловы! Больные несвободные жрицы наслаждения с поддельной краской ланит.

Но царская власть пала, и ей на смену пришла новая власть — революционная.

И старорежимной Кате пришла на смену новорежимная Катька. Революционная.

Соратница двенадцати бравых свергателей прогнивших устоев и строителей коммунизма.

Самоуверенная, бойкая, нахрапистая проститутка. В серых гетрах. С керенками в чулке. С шрамом на шее от ножа. Толстоморденькая.

Эта Катька ни о чем не убивается, ничем не терзается. Ей все понятно. Не успела новая власть укрепиться, как Катька уже повысила тариф.

На время — десять, на ночь — двадцать пять…
…И меньше ни с кого не брать…

Героиня нашего времени…

Жаль, что я писатель!

Мое несчастье заключается в том, что я писатель.

Мне гораздо приятнее жилось бы на свете, если бы я не был литератором. И угораздило же судьбу сделать из меня труженика пера. Я этого ей никак не могу простить.