Другие ноты

Зачем мне вообще спасаться – вопрос. Наверное, чтобы не стоять в углу вместе с дочерью психиатра. Поэтому я спасаюсь тем, что хожу в лес. То есть езжу, отсюда так просто не добраться. Теперь у меня проблемы с планированием, поэтому сначала я долго собираюсь, гораздо дольше, чем раньше, когда красилась, сейчас я не крашусь, только расчесываюсь, не ища своих отражений, просто наизусть расчесываюсь, но долго вспоминаю, что нужно надеть, ведь погода и сезоны начали сменяться чересчур независимо от меня, а дни – проходить как-то одновременно. Потом вспоминаю, что должна была постирать еще вчера, а может быть, на прошлой неделе. Но степень моего пренебрежения этими мелочами такова, что каждый раз я нахожу себе оправдание, нахожу подходящий джемпер в стиралке, убеждаю себя, что он не так уж плох, не так уж несвеж, надеваю пальто, обязательно шапку, обязательно сапоги на толстой подошве, без каблука, запираю дверь. На лестничной площадке мне начинает казаться, что я забыла дома что-то важное, выключить газ, например, утюг, как будто я что-то глажу, отпираю снова, топчусь на половике в прихожей, смотрю на свою ветровку на вешалке – куртку прошедшего лета, ее нужно давно убрать до будущего, которого не существует, думаю, что возвращаться плохая примета, снова закрываю дверь. Выхожу из дома, осознаю свои проблемы с планированием, стою под козырьком подъезда, вспоминаю: лес. Это целое путешествие. По тротуару, мимо окоченевших кустов с испуганными воробьями, мимо скамеек, занесенных сугробами по спинки, мимо припаркованных автомобилей, которые вызывают во мне оторопь и животный страх, мимо людей, у которых есть планы и нет проблем, мимо неба, свисающего до мостовой. Вдоль проезжей части иду к метро, в метро до конечной, потом еще немного на автобусе. Мы с тобой мало ездили на автобусах, мало ерзали на дерматиновых сиденьях, мало держались за поручни, мало смотрели в окно. Теперь мне кажется, я и на тебя мало смотрела. Куда-то вечно мчалась, пестовала свой эскапизм.

От остановки до леса недалеко, я штампую следы по свежевыпавшему снегу прямиком к соснам, похожим на те, что в моем родном городе. Таким вечнозеленым и немного игрушечным. Кусты поблизости жмутся друг к дружке от холода, на них перепархивают синицы, живые птицы, которых нельзя предусмотреть и никак не удержать в уме мертвым людям. Я не иду далеко: ни желания, ни сил. Как назло, сверху всегда начинает падать или капать, я не люблю воду на своем лице, поэтому почти никогда не плачу. Не плачу, а, не задумываясь, сажусь в сугроб под одним любимым деревом и кричу. А иногда не сажусь, а сразу кричу. Ору во всю глотку, пока горло не засаднит так, словно я проглотила наждачку.

Потом начинается тахикардия. Мое сердце как гиря, его тяжело носить, оно чертовски много весит, думаю, больше меня самой раза в три. Я хочу замедлить его ритм, но оно бьется, бьется, бьется, настырное, будто пьяный дебошир в двери к равнодушной жене. Сама я много не пью, потому что от этого не легче. Крепкие напитки мне не по вкусу, а от вина потом сутки трещит голова.

И пока не начала курить.

Видишь, я говорю: пока, не знаю наверняка, какой фортель могу выкинуть, и тем самым как будто выбираю жизнь. В том смысле, что моделирую какие-то шансы на потом.

Потом – пахнет соленым по́том и линяет котом в мелкую шерстинку. Новое утро включает пылесос, и его нет, этого потом. Зачем всегда есть вчера?

Сейчас у меня нестабильное состояние, обострение амнезии, синестезии, метанойи, паранойи, мучимая желанием не быть, я стараюсь спать каждую свободную минуту. Но под веками всплывают образы. Бесцветные, монохромные, абсурдные. Все внутри обрывается, есть только звуки, расходящиеся, как круги на воде: отголосок удара, скрежет и визг тормозов, звонок красного трамвая, который едет в пропасть, клаксон велосипеда, гудок поезда, рык парохода.

Мне нужно много спать, чтобы пережить этот скверный период, но в этих снах меня всегда куда-то несет. Сейчас, когда я уволилась, минут стало больше, и я буду спать дольше. Хочу ли я этого? Хочу ли я умереть? Хочу ли я жить?

Я хочу всё это отменить, хочу, чтобы этого не было. Как нет никакого леса, до которого мне не доехать, даже если он и существует здесь, за городом, такой лес.

Я лежу на полу и кричу в себя, ору под воображаемой сосной до сорванных связок, внутри меня черная, вязкая хвойная смола горя и нелепые пустоты.

А моя жизнь – мешок, полный левых ботинок.

22

Слава открывает ей дверь, ветер врывается с лестничной клетки в квартиру, и, прежде чем она переступает порог, он молча уходит в кухню, даже не оглянувшись. Тепло квартиры немедленно заключает ее в объятия. Вместо него.

– Дай мне много денег… – говорит она, проходя вперед.

– Сколько?

– Ну… много! Чтоб хватило на новое платье, и на починку сапог, и на поесть, и на интернет тоже. В общежитии… я живу в общежитии сейчас, там нет интернета, но есть коллективный пункт неподалеку.

Он неспешно возвращается, хлопает по карманам куртки, одиноко висящей возле зеркала, достает кошелек и протягивает ей.