Другие ноты

– Я уже даже не человек, так, безнадежный манекен, какой уж там уют. Я чувствую усталость, как жаль, что она несмертельная. И все-таки испытываю гнев. И все-таки испытываю ярость. И бессилие. И отчаяние! Неужели никто не воспринимает меня всерьез? Неужели все вечно будут расценивать меня как грязный, пожухлый, перезимовавший под снегом лист, с которым можно делать все, что заблагорассудится? Растоптать, ждать с ухмылкой, пока он превратится в прах, безнаказанно уничтожать, всегда безнаказанно! Я хотела установить красивый памятник. Самый красивый из возможных. Я хотела сделать это сама, потому что это единственное, что я могу сделать. Но это недешево. Я сбежала сюда, чтобы спрятаться здесь, в этом мире, поближе к маме, устроиться кем угодно, ведь мне ничего не нужно, и начать откладывать, но меня снова обокрали, представляешь? На этот раз – буквально. Теперь у меня остались только какие-то копейки несущественные. Какой уж тут памятник…

– Ничего не говори больше. Только адрес. Я приеду, и ты мне все расскажешь, хорошо? Я буду слушать, а ты будешь плакать, ругаться, жаловаться, хорошо? Тебе сегодня пора завязать со спиртным, договорились? Что ты пьешь, ты одна? Мне так нужно к тебе, чтобы просто понять и обнять тебя…

– У меня есть вина и вино, вся программа максимум… Не одна, а с подругой. Какой? – тебе не понравится. Да и мне, если честно, эта подруга – так себе.

Я бросаю в нее бокал, и зеркало разбивается.

2

Ее увлечение музыкой началось рано, наверное, она родилась с несмолкаемой музыкой в голове.

Поэтому самым желанным и ожидаемым подарком было пианино. Сначала маленькое, зеленое. Потом настоящее: «Беларусь». Папа долго противился и злился: куда ей! Но мама сказала: пусть. Суеверная мама часто повторяла, что дочь недаром родилась в день смерти великого аргентинского писателя, который любил классическую музыку и своим творчеством заморочил голову всему свету. Она верила, что его душа из Парижа перелетела в белорусский райцентр и переселилась в нее. Многие знания множат многие странности, и странностью мамы, которая решительно предпочитала полку с эзотерической литературой всем прочим, было пророчить дочери большое будущее. Сама мама мало музыкальна, если не сказать – совсем не. Как обстоят дела у папы, непонятно, но очевидно, что его раздражают походы дочери в музыкальную школу. Он об этом и слушать не желает. Одна блажь эта музыка. «Лучше бы ты портнихой стала, – говорит папа. – И профессия, и хлеб, и толку больше». Но его дочь строптива и непослушна, у нее нет прилежания к трудам и способностей к шитью, зато энтузиазма и стремления прильнуть к черно-белым клавишам – хоть отбавляй.

Однако если быть пианистом, то только таким блестящим виртуозом, как Горовиц. Ну или Глен Гульд, хорошо. В общем, таким, которому до лампочки мнение большинства, настолько лучист его гений, который может размахивать свободной рукой во время выступления и не выходить на сцену без собственного стульчика, сделанного отцом. Безликость, бесталанность, обыкновенность – увольте. Это ей не подходит.

Так она решила еще в детстве. Ей всегда недоставало того мастерства, перед которым обычно преклоняются. В ее игре слышались усилия. Она играла неплохо, но заурядно. Такой-то – довольно заурядный, говаривала ее учительница, и хуже определения придумать было нельзя, настолько ее пугало само это слово, она начинала его расчленять, и выходило, что этот исполнитель не только за рядом, но еще и просто У ряда, держится в сторонке, как собачонка, привязанная к плетню за поводок. За-у-рядный, вообще не принадлежит ряду, не то что к выдающимся. Быть посреди, то есть посредственным, можно только композитору. Разумеется, в начале пути, в детстве, когда ты только пытаешься ухватить что-то, найти свою уникальную тропинку. Озвучить для других радугу. Сыграть полуденный зной.

Мама, говорила она, сейчас ты услышишь, как звучит рассвет. Мама слушала и смеялась, ведь она ничего не смыслила в цветном слухе. Впрочем, ее дочь тоже. Она только хотела нащупать свой стиль, найти свою манеру. В детстве еще можно подражать и пробовать, позволительно проводить опыты на чужом материале. Пока ощущается влияние всего на свете, но уже трепещет внутри язычок-огонек, чирк-явленный спичкой вдохновения, чтобы подарить миру побольше авангардных экспериментов. Потом можно побыть снисходительным: к непониманию твоего таланта, к восхищению твоим талантом.

Почему в этой пьесе так много неестественного? Не притянута ли эта часть за уши? С раннего детства ей хотелось исправлять партитуры, даже признанные шедевры все чаще нуждались в ее правке. Не удавалось полюбить чужую музыку, не сделав ее своей. Просто тогда она не знала главного правила: ничего не получится с исполнительской карьерой, если тебе мешает другая музыка. Музыка, звучащая в твоей голове. И еще кое-что. Ты всегда можешь создать нечто, что способен исполнить только гений с сумасшедшей техникой.