Другие ноты

В пасмурную погоду она думает, как написать дождь. Давно, приблизительно с тех пор, как научилась думать. Дождь – белый – до мажор, торжественный и отчаянный. У нее получается незамысловатая мелодия, ведь для того, чтобы создать шедевр, нужно соприкоснуться, потрогать первоисточник. Как можно овеществить дождь, если смотришь на него из окна, если тебе не позволено выйти и вымокнуть, послушать, как он стучит по асфальту, по газонам, по цветным раскрытым зонтикам, а не только по жести подоконника? Она хочет написать арию утюга. И конфетную рапсодию.

В музыкальной школе она узнает, что свет и мрак в музыке называется мажор и минор. Что учительница, как и мама, тоже не видит ноты цветными. Что их такими и остальные дети не видят, в то время как ее палитра становится все более широкой. И До в миноре оказывается темно-фиолетовым, как ночь, а вовсе не белым, а До-диез минор вообще фуксиевым, как цветок в кадке, которым хвасталась их полная соседка по лестничной площадке, приговаривая, что сестра его «выписала из-за границы». Ре – эта река солнечного света – в миноре вдруг становится ее блеклым подобием цвета красного золота. Ми капризничает, как море, в зависимости от погоды – от бирюзы до ляпис-лазури. Фа – фасоль, нежно-зеленые звонкие, весенние мажорные побеги в миноре ржавеют и приобретают загадочный рыжий цвет ее переспелых стручков. Коричневая Соль в миноре краснеет. Ля бывает всех оттенков роз, которые она видела на школьной экскурсии в Ботаническом саду, но в тональности Ля-бемоль мажор начинает буйно лиловеть сиренью, а Си как небо, прозрачно-голубое в мажоре, в тональности Си-бемоль мажор становится серым, мрачным, предгрозовым. Интервалы тоже ассоциировались с цветами, поэтому у нее никогда не возникало проблем с их запоминанием. Терция всегда была синей, а квинта – зеленой.

96

Утро вполне обыденное, если не считать того, что я немного слишком жду момента, когда он покончит с завтраком, немного чересчур раздражена тем, что капли воды, которые он умело распространяет на плитке пола, нервирующе блестят, впрочем, ничего необычного, почему ты никогда не вытираешь насухо продукты, которые моешь, почему я должна повторять тебе это десять лет, как об стенку горох, фасоль в зеленых стручках шипит на сковороде и расстается с наледью, на второй сковороде хлюпает, чмокает глазунья, можно было бы все это жарить вместе, смешать, совместить на одной сковороде, я думаю об этом, я тут же забываю об этом.

Он спрашивает, какую яичницу я хочу, зажаренную или не очень, он предпочитает добавлять ветчину, но вчера ее не привезли, ветчину привозят только по средам, хочу ли я колбасы в восемь утра, десять лет он спрашивает одно и то же, прекрасно зная, что я хочу только кофе и свой заслуженный глазированный сырок, я желаю лишь остаться одна и додумать третью часть, как это будет, хотя бы условно, часто повторяющийся мотив или что-то новое, вплетающееся исподволь, может, изменить гармонию, внезапно, прямо посреди бала цветов, такое неумолимое приближение смерти, или все-таки дать репризу первой темы, тот же бал глазами Студента, лишь изредка внутритональные модуляции, или оживить, разнообразить интонационно, или.

Мечик все неистовей гремит посудой, у меня перед глазами от отчаяния пляшут черные мошки и тошнота подступает к горлу, говорит, что придет поздно, его попросили помочь в автомастерской, как жаль, я говорю, безбожно кривя душой, поздно, это значит, я смогу начать оркестровку партитуры, я больше не в состоянии носить ее в себе, хватит откладывать, не устроиться ли мне туда, в эту мастерскую, на заводе дела – хуже некуда, а ребята, вообще-то, серьезно зовут, я отказалась от музыки, а ты от автомобиля, теперь я вернулась к музыке и ты хочешь, нет, я не собираюсь садиться за руль, нет, ты можешь вернуться за руль, Мечик, довольно приносить себя в жертву, и, конечно, лучше устроиться и работать на себя, в этой автомастерской, лучше, не говоря уже о деньгах, которые нам не помешают, но, господи, ты же хочешь сказать совсем не это, абсолютно не это.

– Я здоров, и уверен, что ты тоже. Мы найдем другую клинику. – Он говорит.

Уверен, что ты тоже.

Я молчу. Не возражаю ему.

– Но сначала нужно убедиться, что с твоим сердцем можно беременеть. И рожать. – Он говорит.

– У меня нет времени! – Не сдерживаюсь. – Это какая-то глупость несусветная! Я уже рожала! Все было прекрасно с моим сердцем!

– Удивительно, до чего ты временами эгоистична. Даже когда это касается твоей собственной жизни, – говорит Мечик.

Так пренебрежительно говорит, что мне больно.