Другие ноты

Нина растерянно моргает густо накрашенными ресницами, она даже не приглашает ее войти, эхо подъезда разносит звенящий голос Ивы, возможно ли, чтобы это была Ива, вся сталь и ярость, опасная, как бритва, у которой пропали деньги, все деньги, кроме той мелочи, что была в кошельке.

Нина исподлобья глядит на Володю. Он нависает над невысокой Ниной, опираясь плечом о комнатную дверь, смотрит Иве прямо в глаза – с вызовом и без малейшего намека на непонимание. Ива отводит взгляд, сдавшись первая, под натиском его неприкрытого цинизма.

– Кроме вас, в моей квартире никого не было, – говорит она.

– Может быть, ты спрятала их куда-то и забыла, так бывает, потом нежданно находишь, может быть, они у тебя выпали случайно… Ты же помнишь, мы сидели на кухне, пили чай, разговаривали, – дрожащим голосом произносит Нина и умолкает.

Напряжение растет, тишина становится почти осязаемой, Иве кажется, что – вот-вот сейчас – она разлетится на части.

– Это были все мои сбережения до тех пор, пока я не определюсь. А ты? – обращается она к Володе. – Что думаешь по этому поводу – ты?

– Хочешь сказать, я украл твои деньги? – вопросом на вопрос отвечает Володя. Он смотрит ей прямо в глаза, но интонация его голоса звучит не утвердительно.

– Ты сам ответил, – говорит Ива почти шепотом.

– Ты думаешь, это – я?

Он снимает очки – иными словами, стирает ее, ненавистного собеседника, превращая в безликое пятно. Потом стирает себя – дверь в комнату за ним с грохотом захлопывается, Нину начинает трясти как в лихорадке, она пропускает Иву вперед и вместе с ней направляется в кухню. Молча достает сигарету из пачки, молча закуривает, говорит: это невозможно, говорит, может, к тебе все-таки кто-то приходил, я даже в комнате почти не была, мы пошли на кухню…

Слезы текут по Нининым щекам, она всхлипывает и стряхивает пепел куда попало.

– Ты обязательно должна с ним поговорить.

Музыкальная колонка за стеной демонстрирует свои способности на пределе, оглушает их, растворяет слова. Ива подходит к Нине, берет ее за руку.

– Видишь? У него неадекватная реакция. По сути, он признался. Я отдаю себе отчет в том, что люди, укравшие деньги, не возвращаются с повинной, не приносят их на блюдечке, но ты – моя подруга…

Нина молча кивает головой.

Не освободиться от этой гнетущей тяжести. Когда Нина выходит из кухни, смешанные чувства начинают сплетаться в косы, вырываясь и требуя, негодуя и сопротивляясь, протестуя и смиряясь. Не надо было приходить сюда, не надо было выяснять все это, делать тебе больше нечего, но как мерзко – так поступать, даже настоящие воры не крадут у своих, что же это такое?

Музыка за стеной обрывается. Мелкий, еле слышный дождь стучит по скатам подоконников, как бумага-гофре по нервам, она пытается отвлечься на эти звуки, желает немедленно уйти отсюда, жалеет Нину, – каждый хочет видеть только то, что хочет, – прокручивается мысль, однажды поселившаяся, – не хочется верить в плохое, она тоже видит всегда только то, что хочет, только прекрасное и непорочное, а потом – поздно, поздно. Зря она приехала в этот город, он куда беспомощнее ее. Ничто здесь не способно вылечить и помочь справиться с горем. Только еще больше безысходности, усталости, нелепости, разочарования.

И Нина возвращается и стоит, почти совсем успокоенная и надменная, ты проиграла, как обычно, на сей раз тоже, твое отчаяние оказывается непригодным ингредиентом для здравого смысла, ничто не может быть понятым, когда восстают эмоции, сильные чувства, совесть, страх; и борьба принимает формы и размеры отдельно взятого помещения, в котором происходит, охотно облачается в любые одежды – было бы слово названо, – сама себя порождает и подстегивает, было бы угодно вашей милости. Нина, ждущая вызова, Нина, готовая защищаться до последнего, говорит: я ему верю, он сказал, что ничего не брал. – Но ты же понимаешь, это абсурд! Деньги не могли самоликвидироваться. – А были ли они? Очень трудно доказать, что ты говоришь правду. – Значит, ты считаешь, что я все это сочинила?

Нина молчит. Ее ответ понятен без слов. Она ему не верит, но она его любит. Раболепный детский сад.