Другие ноты

– Никогда.

Не моя вина, что в моем прошлом столько ошибок. Не только моя. В моем жизненном диктанте тоже должны быть другие ноты. Я ошиблась на секунду, на час, на год, ошиблась судьбой, как дверью, и я получилась – не я.

– Марк, Арсений, не думаю, что я могу поставить вам за диктант оценку выше тройки…

Потому что за все нужно платить.

– …потому что Ника просто ошиблась, а вы… Я не уверена, что вы сами написали хотя бы одну ноту. В следующий раз постараетесь… и исправите.

Или так и должно быть? И я другая – тоже я? Другая – но та. Мне хочется освободиться. Хочется, чтобы мне не нужно было никому ничего доказывать. Тимофеева может показать мои партитуры кому надо… сама я не смогу, не сумею. А там будет видно. Что мне еще терять? Неизвестно, сколько у меня вообще времени… Я будто выпавшая из колоды карта, никто не помнит обо мне и не знает моего достоинства. Хватит.

67

Вода в кране пахнет хлоркой. Рыжий ручеек ржавчины намертво въелся в раковину. Ивета моет чашки.

– А чему тут удивляться, – говорит Зоя Петровна. – Я и заселить сюда никого надолго не могу из-за соседей. Распустят слухи, тьфу! А сами-то, сами! Да и будто бы люди не умирают.

Она берет фотографию с холодильника, проводит по ней рукой.

– Напридумывают «страстей»! Диабет у ней был. Сахар прыгал. А однажды оторвался тромб. Так прямо здесь, на вот этом месте, и умерла.

Зоя Петровна делает шаг вперед, указывая ногой на середину кухни.

– Я вам сочувствую, – говорит Ивета, глядя на пол. Она пытается представить «милую Нелли» лежащей, но видит только истертости линолеума.

– Да что уж… Шесть лет уж прошло. Я привыкла.

Ивета слышит ее свистящее дыхание. Думает, что к этому нельзя привыкнуть. Она знает, что к этому нельзя привыкнуть. Слушает рассказ о семейной трагедии, от первого подозрения – кажется, что-то не так, – до того, как дочь начала добреть, не полнеть, Зоя Петровна говорит: «раздобрела слишком, больше ста килограммов при невысоком росте», – и до того самого последнего понедельника, когда она еще на лестнице услышала, как орут коты.

Ивета не любит фотографироваться. Только теперь она ясно поняла, почему людям так нравится запечатлевать моменты, – вся эта выцветшая фотобумага, нерезкие полароидные снимки, приметы времени, облаченные в дешевые рамочки, – вещественные доказательства любви. Наряду с невыветриваемыми запахами от ковра и природой из журнальных вырезок.

Когда у нее хватит духу открыть свои фотоальбомы?

Будто спохватившись, что Ивете все это может быть неинтересно, Зоя Петровна меняет тему разговора. Говорит, что решилась сдавать квартиру только сейчас, спустя годы, но с жиличками ей не везет.

Ивета думает о своем. О том, что раньше ей казалось, будто мать, потерявшая ребенка, должна немедленно тронуться умом, пуститься на бесцельные поиски прошлого, как нищенка в оборванном платье, по городам и весям, подобно матери Мальчика-Звезды. Или переселиться на кладбище. Закопать себя там живьем. Но, оказывается, можно просто сдавать квартиру. Горевать молча. В здравом уме. С гигабайтами воспоминаний, на которые у сердца не хватает оперативной памяти. Признаться, даже измену и развод Ивета раньше расценивала как апокалипсис. Но, судя по всему, почти все выживают. Их держит если не Земля, то ее движение.

– Поначалу я хотела продать квартиру, а потом поняла, что всех покупателей моих распугают. Это ж социальное жилье. Для инвалидов. Здесь через одного – если не даун, то алкоголик.

– Я заметила, что очень странный дом.

– Да уж… А что думаешь – завидуют. Все – завидуют. Жилплощадь у стариков! Как есть завидуют! Убираться ты, видно, не мастерица. – Зоя Петровна проводит пальцем по подоконнику. – Пыли много. Но это ничего. Это я все уберу. «Природу» всю мою поснимала, мешала она тебе?

– Извините. – Ивета чувствует, что неумолимо краснеет. – Я думала, что надолго здесь. Мечтала переклеить обои…

– Ты? Обои? – Зоя Петровна добродушно смеется. – Ладно. Ничего. Я сама дура, что Неллины карточки не прибрала до сих пор. А на жильцов грешу. Рука не поднимается. И зеркало… как оно так упало-то, что разбилось? Не то страшно, что разбилось, а что это плохая примета очень. Ты когда уезжаешь-то?

– Послезавтра.

– А что ж так рано собираешься?

– У меня привычка такая. Заранее собираться.

– А-а… Но я послезавтра-то зайду. За ключами и проверить все. Ты не думай, я не за то беспокоюсь, что снесешь чего… Я воду перекрою. Газ проверю.

– Да-да, конечно.

Ивета не знает, пойти ли ей в комнату, где она до прихода Зои Петровны укладывала свою одежду, или оставаться в кухне. Но хозяйка сама направляется в комнату.

– А что ж тут у тебя? Столько бумаг и тетрадей… По работе? – Зоя Петровна намерена разглядеть что-нибудь из Иветиной жизни, ее любопытство пышет, будто языки пламени из-под сковородки.

– Да, это важное. Это – документы. Не трогайте, пожалуйста.

Они молчат какое-то мгновение. Иве неудобно собирать вещи под зорким контролем и сложно вести себя раскованно.

– Что ж ты – замуж, что ли, собралась?