Другие ноты

Ты обеспечил меня одиночеством надолго. Одиночеством в чьем-то присутствии – особенно.

В детстве я слушала мир вокруг, изучала, как звучит моя одежда, как отзывается слово холодильник, как кричит трава, как шепчет гром. Мне нравилось слушать не так, как остальные. Я не хотела слышать, как остальные. У меня были другие ноты.

Я училась больше не прислушиваться. Но ничего не вышло. Это нельзя контролировать. Как слезы.

Теперь я снова не умею плакать. Недавно не умею – два месяца. Которые, если вдуматься, – целая вечность в моем случае. Мне вынесли приговор в частном центре. В сущности, мне вынесли его давно.

Первые недели стерлись, помню только, как в моей голове проносились атмосферные разряды, грозы от сильных снотворных и лекарств, которыми меня пичкали. Чувство, что я согласна на все, кроме реальности, росло во мне, как новая жизнь. Хотя я и старую запросто подарила бы и богу, и дьяволу. Только бы тот первый день, тот последний день стерся тоже, только бы двери никогда не отворялись, только бы я не видела белой больничной кровати с тем, что от нее осталось, под простыней. Я так надеялась успеть. Точнее, я была уверена, что успею. Но и отчаянно маша рукой и жмурясь – эту картинку было не стереть, не смазать, она проникала даже сквозь темноту и становилась еще навязчивее, еще отчетливее. Произошедшее не совпадало с реальностью, я не знала, что делать. Порядок выскальзывал из рук. Мне нужно было чувствовать хоть что-то в них, в своих никчемных руках. Держать хотя бы ритуальные услуги. Но этого мне не позволили, просто накачали успокоительным и выставили.

Отстраниться – вот что ей нужно, и как можно скорее, сказал кто-то рядом, кого я не видела, потому что у меня слиплись глаза. Гнойные корочки на ресницах. Какая-то аллергия? Я помню об этом до сих пор. Мне хотелось ослепнуть.

Поддержка друзей обязательна, продолжал кто-то. Работать – желательно, это поможет абстрагироваться. Опереться на близких… Помочь преодолевать стадии… Дозировать страдания… Необходима поддержка… Следить за настроением… Не допускать суицидальных…

Я до сих пор не знаю, кому врач расписывал эти рекомендации.

Спустя какое-то, не помню какое, время после гибели Жени я пошла на крышу.

Думала ли я о смерти? Я думала о жизни.

Было холодно. По крайней мере – мне. Такой неуютный август.

Потом опомнились люди. Начались звонки. Лица с немым выражением соболезнования. Паузы между словами, наполненными трусливым сочувствием. Но многие промолчали, не в состоянии вообразить, как себя вести.

А потом все пропали.

Нужно было взять и выжить.

Все совсем не так плохо, утешала себя я. Ведь можно, как в детстве, снова выдумать себе людей и распределить роли пьесы, которую я сочиню сама. Снова выдумать себя, главное, быть убедительной в том, что я – это я. Сохранять дистанцию с детьми, потому что все, как один, стали походить на Женю, у всех стал похожий голос, и можно было рехнуться. Когда людям не с кем поделиться своим горем, они его записывают. И я начала записывать. Иначе избыть его у меня не получалось.

Я выбросила все твои подарки в мусоропровод. Порвала все открытки. Календари нашего периода. Твои фотографии.

Реинкарнация прошла успешно.

Я оставила себе право только разговаривать с ней. И научилась разграничивать тебя – первого и тебя – второго.

А потом ушла, чтобы никогда не вернуться.

103

Мальчик лет трех положил мне на колени пластмассовый грузовик.

Приятная женщина с большими карими глазами моментально оценила ситуацию, лихо развернувшись, укротила, будто питомца, свой огромный желтый чемодан, велев ему стоять, присела рядом со мной, улыбнулась, прижала к себе сына, свою маленькую темноволосую копию, сказала: не приставай к тете, поезд уже скоро. Извинилась: любимая машинка, всем ее сует показать. Поздний ребенок, поэтому балованный.

Видно, ей хочется поболтать.

– Это в советские времена были поздние, ранние… Вы прекрасно выглядите…

– Ой. – Женщина легко засмеялась. – Мне уже сорок четыре.

Значит, родила после сорока.

– А у вас? Есть дети или…

Спросила и смутилась. Испугалась собственной бестактности.

– Двое. У меня две дочери.

– Женя, осторожно! Не надо так…

– Женя? Мою старшую дочь зовут Женей.

– Я сразу решила, что у меня будет Женька. Мальчик или девочка – не важно. Знаете, бывает, что человек просто-таки уверен в чем-то, и точка. Имя – это очень важно, правда? Сколько вашей Жене?

– Почти девятнадцать… Ее больше нет со мной.

– Поступила уже, значит, уехала… Не в столице проще поступить, наверное. Но нам до этого еще далеко, к счастью. А младшую?

– Что, простите?

– Вашу младшую дочь – как зовут? Сколько ей?

– Ее зовут Ида. Ей… скоро три.

– Надо же, большая разница в возрасте. Вы отважная.

– Да. Наверное.