Другое детство

Маленькая бабушка в темной одежде снимала огарки с подсвечников, ещё пара старух молились по углам, да тётки за столом с книгами и Свечами кудахтали о чём-то отнюдь не божественном: — Да, ага, ну а она что?

— А она и говорит мне: «Нюра, да я же тебя предупреждала!»

— Ну, ага, ну а ты что?

— А я ей и отвечаю: «Ну так что же, что предупреждала, так ведь никто же не знал, что так выйдет!».

Когда за мной закрылась, громко скрипнув, дверь, они на мгновение замолчали, посмотрели в мою сторону, а потом закудахтали снова, как будто меня тут вовсе не было.

— Да ты что? Ну, так ведь и есть! Ну, а она что?

Я зашёл за колонну так, чтобы меня не было видно тёткам-продавщицам. В дальнем углу стояла низенькая махонькая старушка, вся закутанная в миллион платков, но она была так увлечена своей молитвой, что я без труда представил, будто я здесь один. Или не один? С икон со всех сторон на меня смотрели десятки глаз. Я понимал, что это просто изображения, нанесённые темперой на дерево, но не мог отделаться от ощущения, что они смотрят не просто на меня, а внутрь меня. Что я перед ними — раскрыт и ясен, как шахматная доска для игрока. Мне подумалось, что окружающие меня люди глядят на меня, как баран на новые ворота, видят что-то сложное, но даже не пытаются разобраться, что к чему. Или делают какие-то предположения и выводы, которые заранее можно считать неверными, потому что для верных выводов у них нет ни опыта, ни интуиции. И только здесь эти безмолвные святые понимают меня и видят меня всего, целиком и полностью. И уж они-то наверняка знают, каким должен быть следующий ход, но только уста их закрыты самим их нарисованным естеством, и мне остаётся лишь угадывать их желания или просить, чтобы они дали знак, что мне делать дальше.

Мне стало спокойно и мирно. Я не умел молиться и не знал, как и с кем разговаривать в церкви, потому просто стоял, не сводя глаз с иконостаса.

Мне казалось, что если я буду просто так вот стоять и смотреть, мне откроется что-то важное, и я пойму, как надо действовать. Я не слышал больше кудахтанья тёток, не видел старушки в платках, я вообще не ощущал себя в церкви как в некоем строении на Владимирском проспекте. Я был где-то за пределами этого мира. Мне захотелось сесть, но сесть было негде, так что я прислонился к углу колонны, не отрываясь от икон.

Не знаю, сколько времени я так простоял, но когда вышел на улицу, уже стемнело. Зимний ветер унёс все надежды на весну, пурга поднялась, как в середине декабря. Но мне было не до погоды. Я старался сохранить в себе чувство просветлённости и мира, которое вынес из церкви. Вот оно, избавление от моих недугов. Как же я раньше об этом не подумал?! Если ходить сюда постоянно, то рано или поздно я просто забуду о том, что меня донимало прежде, и стану совсем другим, обновлённым человеком.

Перед сном я старался удержать ощущения этого дня, но несмотря ни на что не смог совладать с тем, что поднималось во мне изнутри, как по часам, в одно и то же время. Я решил, что, наверное, одного похода в церковь недостаточно, но не стоит по этому поводу расстраиваться. В конце концов, в собор я сходил только сегодня, а трудности преследуют меня уже несколько лет.

На следующий день Катя зашла ко мне одна. Когда я провожал её, она вдруг спросила меня:

— Ну, ты в церковь-то сходил, как я вижу?

— Да. А ты почему так решила?

— Да ты сегодня какой-то блаженный, ну, в смысле, спокойный очень.

— Ты только Артуру не говори, ладно?

— Не скажу, не бойся. Ему этого не понять. Но он придёт к этому тоже рано или поздно. Все мы придём, — мечтательно ответила Катя, — а ты что там делал-то? Молиться-то умеешь? — засмеялась она.

— Нет. Я просто так стоял и думал.

— Ох ты, котик. Это хорошо, что думал, но надо молиться.

Молитва, она хоть и простая, но сила в ней есть, иначе бы её люди столько веков не повторяли. Я тебе напишу слова. Хочешь со мной в воскресенье на службу пойти?

— А как же Андрей?

— А он не ходит в церковь.

— Ну, давай пойдём.

На службе мне понравилось меньше. Оказалось много народу, было тесно и душно. Катя надела на голову платок, так что ещё больше стала напоминать птичницу Аграфёну. Когда мы вошли в церковь, она слилась с толпой, её серая спина растворилась в десятках таких же. Священник нараспев говорил что-то, народ вторил ему. Вокруг меня стояли одни женщины без возраста и даже без пола, ничего женского в них не осталось. Они истово крестились и тянули за священником: «Господу помолимся. Господи поми-и-и-илу-у-уй».

Мне не хотелось повторять за всеми, я чувствовал себя чужим. И ещё я ужасно боялся встретить кого-нибудь из маминых знакомых. Ничего зазорного в посещении службы не было, но мне было бы стыдно. В общем, никакого покоя на душе на сей раз не получилось, я ждал, чтобы всё это поскорей закончилось и я вернулся домой.