Другой барабанщик

– Вот и все. Мы не можем стоять тут и перечислять все его великие свершения, потому что никаких великих свершений у него не было. Но он всегда делал добрые вещи. И мы все будем помнить Джона, потому что он всегда входил в нашу жизнь с улыбкой и радостью, и всем нам становилось хорошо, когда мы его видели. Он был простой и никогда не совершал никаких великих дел. Он просто был рядом и доставлял всем радость. Может быть, стоит сказать о нем одну вещь, и думаю, ему бы хотелось, чтобы о нем это сказали. Никто не управлялся с лошадьми лучше, чем он. Но не только это его отличало. Полагаю, лучше всего оценку человеку можно дать простыми словами. Джон Калибан был всегда готов пожертвовать собой, чтобы помочь другим. Это был хороший человек и хороший работник во всех отношениях, человек доброй души.

Негр сделал паузу, и кто-то в первых рядах встал. Как я подумал, чтобы поддержать эту эмоциональную речь финальным «Аминь». И тут я услыхал, как тонкий мужской голос недоверчиво произнес:

– Пожертвовать? И все? И это все? Да к черту такие жертвы!

Я не сразу понял, в какой части церкви находился говоривший, пока не заметил щуплую фигурку в черном, с коротко стриженными волосами на большой голове, и очки в стальной оправе, и руку, вскинутую и с презрением опущенную, словно эта рука хотела стереть только что сказанные слова, и я понял, что это Такер.

В церкви все замолчали, а он стал протискиваться по проходу. Бетра тоже встала.

– Такер?

Он добрался до прохода и зашагал к выходу, стиснув губы, глядя сквозь очки тяжелым злым взглядом. Бетра извинилась и с растерянным лицом поспешила за ним, чуть отклонившись назад под тяжестью еще не рожденного ребенка. Когда они вышли за дверь, присутствующие зашушукались, но через пару секунд ропот стих.

Негр все-таки закончил свою речь, скомкав ее, потому что инцидент нарушил его собранность и самообладание. Все потянулись к выходу, расселись по машинам и приготовились ехать на кладбище. Глядя через лобовое стекло машины, в которую сели мы с мамой, я видел Бетру и Такера, которые ехали перед нами. Они не разговаривали всю дорогу.

Джона привезли на кладбище и похоронили, и, когда его стали опускать в яму, каждый из нас бросил на его гроб розу, привязанную проволочкой к зеленой палочке. Гробовщик произнес короткую прочувствованную речь, в которой не было ни слова правды, и мы поехали домой в Саттон.

Дома я не сказал Такеру, какое впечатление на меня произвела его выходка, но вечером увидел его. Он сидел на старом ящике в гараже, где они с дедушкой провели так много времени вместе. Я вошел и сказал, как мне жаль, что Джон умер. Он даже не взглянул на меня. Его глаза напоминали маленькие раскаленные камешки. В конце концов, он выдавил:

– Мне тоже жаль.

Я повернулся, чтобы уйти, и услышал его бурчание:

– С меня хватит. Это всему конец.

– Что ты говоришь, Такер?

– Ничего, Дьюи. Просто мысли вслух.

А через два месяца он купил ферму, кусок земли в юго-западном углу бывшей плантации Дьюитта Уилсона, на которой предки Такера трудились сначала рабами, а потом наемными рабочими, пока мой дед Деметриус не раздробил плантацию на небольшие наделы для продажи издольщикам, потом купил дом в фешенебельном квартале Свеллз и перевез туда Уилсонов и Калибанов. Я до сих пор, убей, не пойму, как он уговорил моего отца продать ему ту ферму.

Тот случай я вспомнил сразу после того, как мальчишки убежали. Но это не казалось мне достаточно серьезным поводом для сумасбродного поступка Такера. Ну, умер старик, которого я очень любил, и последнее, что он увидел перед смертью, это плашку в автобусе с надписью «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ», как было принято в сегрегированном обществе, но я в этом усмотрел грустную иронию, не более того. И я решил, что должно быть еще кое-что, но прежде чем я смог придумать, что это могло бы быть, я услыхал урчание мотора вдалеке, а потом из-за холма показался и сам автомобиль – новенький дорогой лимузин, за рулем которого сидел светлокожий негр, причем сидел смирно, в форменной тужурке, словно кадет Вест-Пойнта. Поравнявшись со мной, лимузин притормозил, свернул к обочине, и через зеленое стекло я разглядел на заднем сиденье элегантно одетого негра. Шофер выскочил из автомобиля, подбежал к задней дверце, распахнул ее, и негр с золотым крестом на золотой цепи, заткнутой в жилетный кармашек, вышел. На его носу сверкали очки с синими линзами.

– Храни вас Господь… Вы же мистер Уилсон? Я так и подумал, что вы можете сюда прийти. – На нем был дорогой темно-серый костюм и начищенные до блеска черные туфли. Он улыбался. – Добро пожаловать, мистер Уилсон. – Он говорил почти с британским прононсом, и я сразу распознал в его голосе и интонациях человека высокой культуры.

Он полез в нагрудный карман, достал мундштук и пачку турецких сигарет.

– Вы курите, мистер Уилсон? Если нет, не будете ли вы возражать, если я позволю себе предаться этому безобидному пороку?

– Нет, но… курите, – пробормотал я, запинаясь.

Шофер дал ему прикурить, и негр глубоко затянулся.