Другой дом

Эти расспросы так озадачили Тони, что он сначала посмеялся над словами Джин, а потом задал ей встречный вопрос.

— Вы заставляете меня чувствовать себя таким глупцом! Но, если позволите, я спрошу: как давно вы сами узнали, что то, что прежде витало в воздухе, должно скоро воплотиться в жизнь?

— В тот момент, когда Пол заговорил со мной.

— Только что? Перед тем, как вы отправились в Баундс? — удивился Тони. — И вы тут же догадались, о чем именно он хочет говорить?

— Чего еще он может хотеть от меня? У него не так много желаний, чтобы можно было теряться в догадках, — ответила Джин.

— Смотря что для вас «много»! — снова поразился Тони. — И это оставляет вас такой равнодушной?..

— Какой я кажусь вам сейчас? — спросила Джин. — Вы считаете меня бессердечной?

— Нет, ведь я знаю, что в большинстве случаев то, что написано у вас на лице, — далеко не все, что вы чувствуете. Вы та еще загадка. И все же, — мягко продолжил Тони, — вы кажетесь мне сейчас слишком уж спокойной — слишком невозмутимой — для юной леди, судьба которой вот-вот должна решиться. Конечно, — добавил он, — если только вы не считали свою судьбу решенной задолго до этого.

Они уже довольно далеко зашли в выбранном ими направлении и должны были остановиться, чтобы повернуть назад. Не обращая внимания на его последние слова, Джин стояла перед Тони и, как ему показалось, была втайне рада тому, что ее намеренное спокойствие не осталось им незамеченным.

— Вы не ответили на мой вопрос, — заметила она. — Вы так и не сказали мне, давно ли вам пришло в голову, что вы должны сказать мне то, о чем собираетесь сейчас сообщить.

— Почему вам так важно, чтобы я ответил на этот вопрос?

— Только потому, что, судя по вашим словам, время, на протяжении которого вы вынашивали эту идею, было весьма и весьма непродолжительным. В случае совета, если вы, конечно, действительно хотите именно посоветовать что-то…

— Я действительно хочу именно этого, — перебил ее Тони. — Каким бы странным ни казалось вам, что в подобном вопросе кто-то решается взять на себя такую ответственность. Время не имеет значения — только искренность. Признаюсь, я находился под впечатлением, что перспектива, с которой, как я полагал, вы давно сжились, — как бы это сказать? — с какого-то момента отошла на задний план. — Тони взмахом руки пригласил Джин продолжить прогулку. — Но я все же надеялся, что однажды ко всеобщему удовольствию об этом снова зайдет речь.

Джин шла рядом и говорила с ним неизменно ровным благожелательным тоном, в котором не чувствовалось стремления загнать его в угол или допросить с пристрастием, но виден был лишь вдумчивый интерес ко всему, о чем шла речь и что Тони, как она надеялась, откровенно ей расскажет, и ее искреннее желание добиться во всем этом полной ясности. В том, как она говорила, можно было уловить даже явный оттенок уверенности, что он скажет ей чистую правду и ничего не утаит.

— Понятно. Вы надеялись, что об этом ко всеобщему удовольствию снова зайдет речь.

— Так что теперь, когда я узнал, что об этом и впрямь зашла речь, сами видите, — рассмеялся Тони, — меня так переполняет радостное волнение, что я не могу держать это в себе. Я хочу без промедления поведать вам о том, какого высокого мнения я о нашем дорогом Поле. Это точно не повредит, а, может быть, даже немного поспособствует его успеху, если я скажу, что мне всегда казалось: нам нужно только дать ему немного времени. Вы, разумеется, понимаете: я имею в виду, — добавил он, — чтобы он мог в полной мере проявить себя.

Джин помолчала немного, будто тщательно обдумывала его слова.

— Проявить себя в чем? — спросила она с прежней безмятежностью.

— Да во всем, — не поскупился Тони. — У него масса достоинств — их даже слишком много, чтобы можно было разглядеть всё и сразу. Вы, конечно, знаете, каков он, вы же знакомы с ним полжизни! Но я вижу его в особом, ярком свете, в том свете, в котором он едва ли представал перед вами и который действительно позволяет разглядеть его во всех подробностях. У него есть способности, есть мысли; он абсолютно честен, и вы всегда найдете в нем надежную опору. Он человек и ума, и сердца. Одним словом, он чистый бриллиант.

— Чистый бриллиант, — слово в слово повторила Джин, но так, будто гораздо важнее было, каково по этому поводу мнение Тони, а каково ее собственное мнение — уже не столь важно. — Было бы странно, — добавила она, — говорить с вами на столь личную для меня тему, если бы я не чувствовала, что намерения Пола в течение столь долгого времени воспринимались всеми как нечто само собой разумеющееся. Я думаю, он тоже это чувствовал, бедный, и, к счастью или к несчастью, эта наша ситуация почти ни для кого не была тайной и даже, пожалуй, нескромно выставлялась напоказ.