Другой дом

В секундном молчании Видала чувствовалась какая-то непоколебимая твердость.

— Это вы сейчас так думаете!.. — Затем он добавил, уже мягче: — Я понимаю, до чего вам сейчас все омерзительно.

На лице Тони отразилась неизбывная мука; его воспаленные глаза наполнились слезами.

— Она убила… она замучила мою дочь. И сделала это, чтобы обвинить во всем Джин.

Он вновь поднял взгляд на Денниса, который воскликнул с простодушной серьезностью:

— Бедная девочка! Славная, добрая девочка!

Поддавшись внезапному порыву, который настолько не вязался с прозвучавшей в его последних словах растроганностью, что мог показаться почти диким, он крепко сжал плечо Тони.

— Она топила ее. Держала под водой. А после бросила там.

Оба побледнели, взглянув друг на друга.

— Я теперь бесчестный человек, — произнес Тони, — все будут считать меня бесчестным.

Деннис надолго замолчал, будто выражая таким неловким образом свое согласие со сказанным, но после все же выдавил из себя, уже другим тоном:

— Всему виной ее страсть.

— Всему виной ее страсть.

— Она любит вас!.. — выпалил Деннис, хоть эти слова и не имели никакого значения перед лицом страшной действительности.

— Она меня любит! — Отражение этой простой и чудовищной истины застыло на лице Тони. — И вот что из этого вышло: ее злодейство, мое молчание. Своим молчанием я покрываю преступление и умножаю жестокость — и я всегда буду ненавидеть себя за это. Но я хотя бы вижу все как есть, и я сдержу слово, что дал ей в первые минуты, обезумев от ужаса. Как я решил тогда, так пусть и будет.

— Я знаю, что вы решили, — сказал Деннис.

Тони удивился.

— Так вы с ней говорили?

Деннис ответил не сразу.

— Я знаю об этом от доктора.

— Ясно… — Тони на мгновение задумался. — Полагаю, она…

— Не станет об этом распространяться? Можете положиться на меня! — Деннис снова протянул ему руку. — Прощайте.

— Вы заберете ее с собой?

— Сегодня же.

Тони не разрывал рукопожатия.

— Ее отъезд чем-то поможет Рэймиджу?

— Все сходится. Три часа назад я приехал за ней.

— То есть это будет выглядеть, как будто вы всё спланировали заранее?

— Да, ради того, о чем она объявила вам. Ради союза наших любящих сердец! — ответил Деннис Видал.

Он подошел к дверям, ведущим в холл, но Тони остановил его.

— Так я ничего не могу для вас сделать?

— Все уже сделано. Мы помогли друг другу.

Все таившееся глубоко в душе Тони зашевелилось вновь.

— Я имею в виду, потом, когда ваши трудности останутся позади.

— Они не останутся позади никогда. Вернемся к этому, когда вы сами будете счастливы.

Бескровное лицо Тони приняло удивленное выражение.

— Разве я могу… хоть когда-нибудь?..

Не успел он договорить, как распахнулась дверь, за которой прежде скрылась миссис Бивер, и их глазам предстала Джин Мартл. Деннис предпочел ретироваться.

— Спросите у нее! — бросил он с порога.

XXXII

Она бросилась к Тони, причитая:

— Мне нужно с вами поговорить — нужно поговорить! Но как мне теперь смотреть вам в глаза? Простите ли вы меня когда-нибудь?

Он сразу же подхватил ее, и в мгновение ока пропасть, разделявшая их, исчезла: он протянул руки ей навстречу, и она рухнула в его объятия. Стоило им оказаться наедине, как долго сдерживаемые чувства вырвались на свободу; и ему нужно было лишь крепче прижимать ее к себе, а ей — рыдать на его груди, будто сама эта близость позволила ей дать волю слезам. Никакое блаженство не шло в сравнение с тем чувством, с каким он обнимал ее, а она к нему прижималась; они стояли молча и недвижимо, будто полностью слившись друг с другом в своем отчаянии; тишину нарушали только всхлипы Джин. Казалось, они стали неразделимы. В этом долгом объятии не было места никаким границам и недомолвкам: все их смыло могучим потоком, который столько лет нес Тони и Джин по течению, а сейчас затопил все вокруг, не оставив ничего, кроме всепоглощающего чувства потребности друг в друге. В нем была вся прелесть нежности, таившейся годами, и даже сейчас, когда они стояли, не размыкая объятий, поначалу казавшейся слишком дикой и невозможной, чтобы говорить о ней вслух. Но удивительное дело: когда Джин, наконец, отстранилась, оба не испытывали ни страха, ни изумления — ничего, кроме безмерного молчаливого понимания. Горькое чувство раскаяния Джин, точно прилив, подхватило ее и отнесло сюда, к нему, прочь от остальных.

— Они говорят, я больна, я не в себе, — вновь заговорила она, — они хотят, чтоб я замолчала, говорят мне принять лекарство, лечь, постараться поспать. Но я себя чувствую так ужасно, точно я сама это сделала, и когда они мне сказали, что вы здесь, я поняла, что могу и правда сойти с ума, если тотчас же вас не увижу. Но видеть ее мертвой — видеть ее мертвой! — этого я пережить не могу: слишком жутко!