Другой класс

Как летит время! Должно быть, уже двадцать четыре года прошло с тех пор, как я в последний раз сделал запись в своем дневнике. Хотя тот мой старый сент-освальдовский дневник я помню отчетливо – такой синий, а на обложке школьный девиз, написанный золотыми буквами: audere, augere, auferre. Говорят, школьные годы – лучшие в жизни, и в моем случае, возможно, это именно так.

Нет, не смейся. Я действительно так считаю. Я был молод, здоров. Вся жизнь у меня была впереди. Тогда я, правда, не чувствовал себя по-настоящему счастливым; но, по крайней мере, я чувствовал себя живым. Теперь же все кажется мне мертвым и бесцветным в сравнении с теми временами. Все за это время чего-то достигли, ушли далеко вперед, но только не я. Умер Гарри; умер мой отец; и даже ты, Мышонок, уже мертв.

Смешно, но я всегда думал, что ты меня переживешь. Знаешь, я ведь о твоей смерти из газет узнал. Из статейки «Семейный спор ведет к трагедии». Они тебе явно польстили. Они приукрасили тебя куда больше, чем ты заслуживал. Они всегда так поступают по отношению к мертвым. Тебя там изобразили «многообещающим молодым человеком», умным, привлекательным, пользовавшимся популярностью. Никто ведь не знал, какой ты на самом деле. Никто, кроме меня, Мышонок, – ну и еще, возможно, твоего толстяка-братца, который знал куда больше, чем рассказывал. Хотя, по-моему, для тебя даже лучше было умереть; как-то правильней. Я ведь и сам мог точно так же погибнуть. Я и теперь иной раз чувствую себя мертвым – утонувшим в той темной воде.

А что касается моих друзей из «Сент-Освальдз», то Харрингтон теперь стал там директором. Ты только представь себе: Голди – директор «Сент-Освальдз»! Чарли Наттер – ранее носивший кличку Пудель – после той истории так толком в себя и не пришел. Большую часть своей взрослой жизни он провел в лечебницах – то в одной, то в другой. Вот и прекрасно. Этот маленький извращенец не имел никакого права думать, что сумеет так легко отделаться и просто сбежать – и от родителей, и от нашей церкви, и от «Сент-Освальдз», и даже от меня. А разве имел он право быть счастливым? Разве имел он право вообще жить дальше?

После того как в январе тысяча девятьсот восемьдесят второго его забрали из «Сент-Освальдз», он сперва полгода провел в каком-то христианском убежище в Оксфордшире, а доучивался потом где-то уже в Уэльсе, – его определили в одну очень милую школу, где было полно очень милых девочек, которым предстояло отвлечь его от мыслей о Гарри Кларке. Какое-то время он держался совсем даже не плохо; хорошо себя вел; занимался спортом. Я ведь все время наблюдал за ним издали. Оказывается, я очень хорошо умею наблюдать. Считается, что свою истинную страсть узнаешь еще до того, как тебе стукнет тринадцать; если это действительно так, то я лично познал ее еще раньше – когда мне было семь, и было это там, в старом глиняном карьере, с Мышонком.

Разумеется, далеко не каждому дано прожить жизнь, следуя своей главной страсти. Возможно, именно поэтому и для меня все кончилось тем, что я снова вернулся сюда, в скучный старый Молбри. Глиняного карьера больше не существует; его засыпали землей, обнесли оградой, но дух его по-прежнему жив. И ребята из школы «Саннибэнк Парк» по-прежнему туда ходят; они курят там свои самокрутки, а когда стемнеет, некоторые из них взбираются на изгородь и что-то высматривают. Интересно, что они ищут? Теперь там все выглядит вполне прилично, хотя, может, и не слишком красиво. Исчезли рассыпающиеся от ржавчины и плесени холодильники, вывороченные из земли камни и старые автомобили, наполовину вросшие в землю, так что из нее торчали лишь выпуклые части кузова, похожие на акульи плавники. Теперь бывший карьер превратился в некое заросшее травой пространство, пожалуй, слишком невзрачное, чтобы его можно было назвать парком, хотя там действительно высадили какое-то количество саженцев и даже поставили мемориальную скамью, на которую, правда, никто никогда не садится. Возможно, люди инстинктивно чувствуют, что вокруг нечисто. И не только из-за того, что там бродит дух Ли Бэгшота. Между прочим, из живых привидения получаются даже лучше, чем из мертвых. Уж я-то знаю; я и сам целых двадцать четыре года был таким живым привидением.