Другой класс

– Нет, бесконечно это продолжаться не будет, – возразил твой брат. – Неужели ты думаешь, что я хочу здесь остаться? Да я мечтал убраться из этого вонючего городка с тех пор, как научился ходить! Но для осуществления моих планов нужны деньги. Я не желаю потом ползти на брюхе обратно. Я вообще не желаю сюда возвращаться. Нет, ни за что и никогда!

Я задумался. Его слова вызвали в моей душе одновременно и гнев, и страх, и улыбку. Но разве я сам, в конце концов, к этому не стремился? Разве не хотел встретиться с твоим братцем наедине?

– Хорошо, – сказал я. – Где мы встретимся?

– Жди меня завтра в девять вечера возле моста над каналом. Я приеду на машине и припаркуюсь где-нибудь внизу, на дороге. А ты стой на мосту. Там я передам тебе письмо, а ты мне – деньги. Затем ты помашешь мне ручкой на прощание и уйдешь.

Я ожидал, что он предложит встретиться в каком-то более безопасном месте; скажем, в кафе. Но он явно стал наглей и беспечней. А зря. Тут он ошибается, думал я; ведь теперь он, можно сказать, сам идет ко мне в руки. Впрочем, одна лишь мысль о том, чтобы встретиться с ним на мосту, на том самом месте, где нашел свой конец Пудель, казалась мне настолько соблазнительной, что сопротивляться ей у меня не было сил. И потом, в девять вечера на мосту почти никого не бывает; в тех местах вообще крайне мало риска встретить кого-нибудь, способного нам помешать. Он придет один. И он достаточно уязвим, чтобы я смог легко с ним справиться. Ведь еще по нашим детским играм в карьере я хорошо помню, как он чувствителен к боли – как своей, так и чужой – и любой форме насилия. Патологическичувствителен. При виде чужих страданий он способен буквально остолбенеть, а при виде наших ловушек, полных мышей, сразу начинал задыхаться, практически утрачивая способность нормально дышать.

Поистине это был дар богов. Все как-то сразу сошлось. Та незавершенная история с болтающимися концами, путаница последних семнадцати лет – все это кто-то, чрезвычайно милостивый ко мне, аккуратно отмел в сторону, дабы оно и вовсе вскоре исчезло навсегда. И я, Мышонок, теперь отчетливо представлял себе, как именно смогу избавиться не от одного, а сразу от двух своих врагов. Причем от меня самого требовалось только убедить Джонни, что он непременно должен прийти к девяти часам на мост и меня подстраховать. А потом, когда он окажется на мосту, ему нужно будет просто немного подождать, и моя ловушка захлопнется.

Глава одиннадцатая 4 ноября 2005

Дома у Эрика я не был довольно давно – примерно с тех пор, как умерла моя мать. А уж когда и у его матери проявились все признаки усиливающейся старческой деменции, я совсем от них отдалился, чувствуя, что так хочется Эрику. У него с Марджери всегда были очень близкие отношения; и он действительно был ей преданным сыном. Во всяком случае, в течение более чем десяти лет он ухитрялся жить, словно не признавая того, что ее состояние неизбежно ухудшается.

Все началось с безобидной привычки никогда ничего не выбрасывать, которая постепенно, далеко не сразу, превратилась в одержимость. Марджери бережно хранила все – старые письма и газеты, детские вещички и пустые пачки из-под сигарет. И все это она аккуратно складывала в коробки с наклейками, на которых непременно делала старушечьим почерком соответствующую надпись, а потом относила в подвал. Когда подвал был заполнен, настала очередь чердака; а когда и чердак оказался битком набит этими коробками, Марджери стала заполнять ими по очереди все имеющиеся в доме комнаты, выстраивая штабелями вдоль стен. Эрик как-то раз предпринял было попытку очистить от коробок хоть какое-то жизненное пространство, но отчаяние его матери было столь велико, что стало ясно: на вторую подобную попытку он уже никогда не решится.

– Кое в чем она была просто непоколебима, – объяснял он мне. – Впрочем, этого и следовало ожидать – в ее-то возрасте. – Я, впрочем, хорошо помнил: когда у Марджери все это началось, ей был всего шестьдесят один год, что теперь мне кажется чуть ли не молодостью. Во всяком случае, «преклонным» ее тогдашний возраст назвать было никак нельзя. И объяснить ее поведение «возрастными изменениями» было невозможно; да она и сама бы не смогла объяснить, зачем ей эти груды коробок, сложенных одна на другую и заполонивших буквально весь дом; или, например, почему она не позволяет входить в дом никому из «чужих людей». В результате любой ремонт – крыши, водопровода, дренажных канав в саду – Эрик был вынужден делать самостоятельно, иначе ему грозила очередная сцена, устроенная матерью. Он, между прочим, даже стены сам штукатурил.