Другой класс

– Мама просто не любит никаких перемен, – говорил в таких случаях Эрик. И хотя он отнюдь не был мастером на все руки или ярым сторонником направления «Сделай сам», но все же как-то ухитрялся поддерживать дом в относительно пристойном виде – во всяком случае, до тех пор, пока здоровье его матери окончательно не пришло в упадок и он не был вынужден впервые нанять сиделку, которая, впрочем, оказалась одной из целой череды сиделок, менявшихся с невероятной скоростью. Всех их Марджери Скунс ненавидела; она начинала их ненавидеть с первой же минуты знакомства. В отличие от моей матери, которая в своем слабоумии все же оставалась довольно послушной, Марджери всегда весьма яростно отстаивала свою точку зрения; она заявляла, что никакая помощь ей не нужна, и обвиняла сиделок в воровстве, а то и сочиняла дикие, совершенно неправдоподобные истории о насилии и даже несколько раз ухитрилась вызвать полицию, сообщив по телефону, что к ней в дом вторглась некая незнакомая особа.

Эрик рассказывал мне об этом, пока мы выносили из дома бесчисленные коробки и укладывали их в багажник его автомобиля, намереваясь отвезти в парк. Когда я наконец посмотрел на часы, оказалось, что уже половина пятого. Обычно народ начинал собираться у большого костра часам к шести. Костер в Молбри разжигали, согласно традиции, вечером в пятницу, ближайшую к 5 ноября, Ночи Гая Фокса. Основное празднование начиналось в семь, а в восемь уже сверкали фейерверки. Впрочем, пока что в парке не было почти никого; на безопасном расстоянии от огороженной территории для будущего костра были воздвигнуты ярмарочные навесы – там размещались всякие автоматы, где можно было подцепить на удочку игрушку, купить кокосовый шарик, глазированное яблоко на палочке или имбирные пряники в виде смешных человечков. До чего все-таки некоторые вещи остаются неизменными! Когда мы были детьми, во время Ночи Костров все было точно так же.

Как ни странно, я всегда любил это время года, и не только из-за Ночи Костров, которая чисто случайно совпадает с моим днем рождения. В моем нынешнем возрасте просто нелепо праздновать то, что очередной год пролетел как-то чересчур быстро. Но осень мне всегда нравилась; нравилась происходящая в это время некая драматическая смена караула старого и нового времени года; нравился шелест опавшей листвы; нравился запах дыма; нравились костры, разожженные в честь древних языческих божеств. Разумеется, после того, что случилось в прошлом году, я вполне мог бы и возненавидеть все связанное с кострами, днями рождения и фейерверками. Но, как ни странно, события прошлого года кажутся мне сейчас даже менее реальными, чем истории о привидениях, которые рассказывают осенними вечерами за кружкой горячего эля с жареными каштанами.

– Спасибо тебе, Стрейтс, – сказал Эрик, когда мы раскладывали привезенные коробки вокруг уже готовой к сожжению кучи, понимая, что все они сразу сгорят, стоит только запалить костер, потому что набиты в основном бумагой.

– Нечего меня благодарить, – буркнул я в ответ, думая о своих коленях, которые и весь-то последний год вели себя неважно, а сегодняшняя возня с коробками еще усугубила прискорбное состояние моих скрипучих суставов. С другой стороны, разве можно сравнивать многолетнюю дружбу с болью в каких-то там коленях?

Когда мы вытащили из дома и перевезли к костру восемьдесят коробок, мне стало казаться, что в мои коленные чашечки насыпали битого стекла. Зато гостиная была наконец полностью очищена. Для этого мы, правда, совершили целых пять ездок! Часы на каминной полке показывали четверть седьмого, когда Эрик сказал:

– Ну, от всех коробок нам сегодня все равно не избавиться. Зато сам я наконец-то чувствую себя совершенно свободным.

Мне было странно слышать это от него. Эрик не отличается ни несдержанностью в высказываниях, ни склонностью к преувеличениям. Но в любом случае утрата одного из родителей – это тяжкий удар, даже если он и смягчен неким чувством облегчения, и я отнюдь не был уверен, что Эрику сейчас и в самом деле так уж хорошо.

– Сядь-ка лучше, – сказал я ему. – Давай выпьем, а уж потом будем решать, как нам быть с остальными вещами Марджери.

Должен сказать, меня очень удивило, что ни одной из коробок матери Эрик так и открыл. Почти все они так и остались заклеенными еще Марджери, с надписями, сделанными ее рукой. Хорошо еще, подумал я, если в один прекрасный день он не пожалеет о своем решении и о том, что даже не взглянул на содержимое этих коробок, прежде чем отправить их на костер.

– Ни в коем случае, – сказал он, когда я как бы случайно намекнул на подобную возможность. – К чему мне все эти старые газеты, банковские уведомления и детские пинетки?