Другой класс

– Отчасти. Когда мальчику дают читать всякий хлам, он становится ленивым, вялым и довольно быстро приходит к выводу, что хорошо учиться вовсе не обязательно, что можно просто притвориться, будто ты трудишься в поте лица своего, что над старшими в семье можно подшучивать и даже передразнивать их…

Я почувствовал, что это уже начало очередной проповеди, и поспешно сказал:

– Боюсь, ради одного мальчика никто не станет менять ни расписание школьных занятий, ни список предложенных к изучению предметов. И потом, я совершенно уверен, что вера Джонни достаточно крепка, чтобы он мог выдержать небольшой отрывок из Чосера.

– Дело не столько в крепости его веры, – сухо заметил доктор Харрингтон, – сколько в сохранении детской невинности. Наш сын – совершенно невинный мальчик. И ваша основная задача – позаботиться о сохранности этого его свойства. Что же касается списка преподаваемых предметов, то мы уже договорились, что Джонни будет переведен из группы мистера Фабриканта. Мы считаем, что, если наш сын будет учиться в группе другого, более здравомыслящего преподавателя, который способен предложить ученикам пристойный список литературы для самостоятельного чтения, это решит большую часть его школьных проблем.

– Ну что ж, – сказал я. – Возможно, вы правы. И все же не кажется ли вам…

– Мы посоветовались с мистером Спейтом – он, кстати, является прихожанином нашей церкви, – и он полностью поддержал наше решение. Мало того, он полагает, что именно родители должны решать, по каким книгам следует учиться их сыновьям. И я, например, далеко не уверен, что мистер Фабрикант с его странной любовью к французской порнографии способен составить достойную программу обучения.

Французская порнография?

– Вы имеете в виду книгу мистера Фабриканта о маркизе де Саде?

– Именно ее. И я намерен серьезно поговорить об этом с директором школы. Родители имеют право знать, если их сыновей учит какой-то извращенец.

– Я бы не стал называть мистера Фабриканта извращенцем, – запротестовал я.

– А как, с вашей точки зрения, следует называть человека, который восхваляет мерзости разврата? Который, мало того, сам пишет об этом книги, выдавая их за достойную литературу для юного поколения?

Я попытался осторожно перевести нашу дискуссию в более спокойное русло. Разумеется, родители Джонни Харрингтона имели полное право на собственные религиозные и этические представления, однако образование – это нечто совсем другое, и мне всегда казалось, что религию, как и политику, лучше все-таки оставлять за воротами школы.

– Итак, исключим пока тему английского языка и литературы. Более всего мне хотелось бы знать ваше мнение о том, насколько Джонни все-таки удалось адаптироваться к новой обстановке. Иногда при переходе в sixth-form первогодки испытывают определенные трудности; например в приобретении друзей. Впрочем, у Джонни уже есть пара хороших приятелей. Чарли Наттер, например…

– Мы отнюдь не стремимся поощрять его дружбу с этим мальчиком, – прервал меня доктор Харрингтон.

– Вот как? И почему же?

Последовала пауза. Некоторое время Харрингтоны молча смотрели друг на друга, потом наконец миссис Харрингтон пояснила:

– Видите ли, Чарли Наттер – юноша сложный и какой-то… беспокойный. Впрочем, нам он вполне симпатичен. Однако мы все же считаем, что Джонни не следует проводить в его обществе слишком много времени. Такое ощущение, будто он…

– Одержим демонами? – с улыбкой предположил я.

– Вот именно! – отрезала миссис Харрингтон.

Глава четвертая 16 сентября 2005

Ira furor brevis est, как сказал Гораций, что означает: «Гнев есть кратковременное умоисступление». Однако за ночь мой гнев, вызванный отказом директора разрешить заупокойную службу по Гарри, так и не остыл. Впрочем, он все же немного затаился, да я и сам решил вести себя осторожней и утром появился в приемной Харрингтона точно в четверть восьмого. Оказалось, что он уже на месте. Когда я вошел, он как раз наливал себе кофе из автомата, стоявшего в углу. Вид у него был на редкость бодрый и благодушный.

Некоторые люди со времен своего отрочества внешне почти не меняются; Харрингтон принадлежал именно к такому типу людей и, по сути, остался прежним, хотя, разумеется, повзрослел. Выглядел он отлично: гладкие светлые волосы; хорошая кожа; дорогой костюм, купленный, по всей вероятности, в модном магазине. Я успел заметить на его лице кратчайший промельк некой незащищенности, однако он тут же успел снова прикрыться своей улыбкой опытного политикана, словно натянув маску какого-то мультипликационного героя.

– Мистер Стрейтли! Прошу вас, входите.