Другой класс

Когда я вышел из кабинета с коробкой в руках, Даниэль уже снова восседала за своим столом. Мне Даниэль, в общем, нравится. Несмотря на чрезмерно пышную прическу, громадные кольца в ушах и неистребимую любовь к телевизионным шоу, здоровые инстинкты почти никогда ее не подводят, да и мыслит она в основном правильно. Я был уверен, что она сознательно прервала наш разговор; я прекрасно знал, что в любом другом случае она, зная, что у босса посетитель, наверняка попросила бы Председателя совета перезвонить позже и позволила бы нам завершить свой спор. Однако сейчас она поняла, что ничем хорошим это кончиться не может, и решилась войти в кабинет. А ведь я, пожалуй, кое-чем ей обязан, с благодарностью подумал я.

Даниэль сочувственно мне улыбнулась и спросила:

– Ну что, все в порядке?

И я галантно ответил:

– Да, все нормально, и самое приятное – я успел повидать вас. Хотя вам, должно быть, пришлось бог знает в какую рань на работу прийти?

Мне показалось, что Даниэль чуточку покраснела.

– Видите ли, у нашего директора рабочий день всегда начинается очень рано, – сказала она. – Ну и мне, разумеется, нужно как-то приспосабливаться. Впрочем, рабочее расписание у меня гибкое.

– Вы просто сокровище. Он вас не достоин, – сказал я ей, постаравшись, чтобы это прозвучало как шутка.

Она рассмеялась.

– Никто из вас меня не достоин. Как насчет чашечки чая?

А потом у меня был длинный-предлинный день. Хозяйственные вопросы, проверка тетрадей, необходимость разнимать двух поссорившихся мальчиков. Да еще и во время перерыва на обед мне пришлось дежурить вместе с Дивайном – он, впрочем, дежурил во дворе. Ну и, естественно, у меня весь день были уроки, так что я не имел ни малейшей возможности даже заглянуть в коробку, присланную Гарри. А когда я наконец добрался до дому, мне уже совсем расхотелось в нее заглядывать.

Оставив коробку на столике в холле, я сразу же прошел в кухню, чтобы приготовить себе хоть какой-то ужин: пообедать днем у меня времени не хватило, и на переменах я старался заглушить голод с помощью печенья – естественно, вопреки советам моего лечащего врача. Но, скажите, как можно разумно планировать свое питание, если времени вечно не хватает?

Я налил себе стакан вина и приготовил себе гренки по-уэльски: цельнозерновая горчица и сыр чеддер на толстом ломте ржаного хлеба из муки крупного помола. По этому поводу у моего врача тоже нашлось бы множество всяких возражений, но, с другой стороны, разве я могу слушаться советов мальчишки, который всего несколько лет назад у меня учился? И, между прочим, был не в состоянии отличить причастие настоящего времени от причастия прошедшего!

Я снова наполнил стакан. Должен же человек как-то расслабиться. Затем я доел свой гренок и открыл коробку, по-прежнему испытывая какую-то смутную тревогу.

Неужели именно этим все и кончается? Неужели это и есть итог человеческой жизни? Керамическая урна самого простого дизайна с крышкой, плотно обмотанной липкой лентой. Несколько фотографий в конверте; несколько вырезок из газет; виниловая пластинка. Тонкая пачка писем, перетянутая резинкой. Старые школьные дневники – примерно дюжина; в них Гарри обычно записывал свои замечания и планы уроков. Набор мелочей, которые некогда, видимо, имели для него какое-то особое значение – наручные часы, кольцо, пресс-папье, медаль, запонки, перочинный ножик. Обломки кораблекрушения. Сброшенный с корабля груз, обреченный на гибель в волнах. Жалкие остатки прожитой жизни… Вдруг я заметил сверток, перевязанный шнурком; на нем была аккуратная наклейка и надпись: Рою Стрейтли: хорошенько этим воспользуйся.

Я вытащил сверток из коробки. Он имел довольно странную форму – с одного конца узкий, а с другого гораздо шире. По форме это более всего было похоже на винную бутылку, но весило, пожалуй, поменьше. Я налил себе еще вина. Потом все же сорвал обертку, извлек этот загадочный предмет и… тут же поставил его на каминную полку рядом с любимыми часами, пластмассовой урной и фотографиями моих родителей, сознавая, что вряд ли кто-то сумеет это здесь увидеть – во всяком случае, пока я сам не соберусь им хорошенько воспользоваться.

Затем я снова наполнил стакан и дал Гарри торжественное обещание – такое обещание нельзя так просто нарушить, хоть никто и не слышал, как я его давал. А потом я вытащил ту пластинку, которую он оставил мне на память, включил проигрыватель и стал слушать песню Дэвида Боуи «Смеющийся гном».

И, послушав ее, я наконец громко рассмеялся – да, я смеялся в полном одиночестве, в совершенно пустом доме, в восемь часов вечера после целого дня работы. К тому же я вообще не принадлежу к тем людям, которым в наши дни свойственно много и громко смеяться; но сегодня вечером я действительно смеялся от души. А потом я снова выпил за Гарри Кларка, за этого юродивого, за эту невинную жертву, за моего друга, который, несмотря ни на что, никогда не падал духом, никогда не переставал надеяться и никогда не забывал смотреть на звезды.