Другой в литературе и культуре. Том I

Современное состояние культуры характеризуется пересмотром многих понятий, деконструкцией привычных оппозиций, появлением новых групп, некогда исключенных из культурной среды, демифологизацией старых героев и расцветом новой мифологии, избыточностью и доступностью информации. Недаром культурное состояние рубежа тысячелетий часто называют «посткультурой»[506]. Проблема Другого обретает в посткультуре новое звучание. Другой обретает голос, получает право на утверждение собственной идентичности, что ведет к пересмотру отношения к нему как к врагу. Это связано с проблемами самоидентификации человека в сложном мире культурного плюрализма. «Определение себя самого, утверждение своей самости по отношению к другому по мере достижения статуса другого уничтожает собственное основание. Тогда – именно в ситуации неразличимости – начинается насильственная эскалация отличия. Оно предельно концентрируется в создании образа врага, в отношении которого оправдано насилие»[507]. Такой образ распространен в текстах популярной культуры, где он конструируется в соответствии с господствующими идеологическими установками. По мере того как враждебность сменяется пониманием, возникают новые образы. Но и их появление показывает, что человек нуждается в Другом как в некоторой силе, которая угрожает стабильности его существования. Достаточно вспомнить образы русских злодеев из «Бондианы» Я. Флеминга, актуальные во времена холодной войны. В постсоветский период они утратили сюжетную привлекательность и были заменены образами террористов нового типа.

Необходимость Другого

Необходимость в Другом на уровне индивида и группы настолько велика, что «инаковость» продолжает оставаться одной из ведущих составляющих как социокультурной реальности, так и области репрезентаций. З. Бауман подчеркивает эту связь Другого с человеческим существованием:

Из всех различий и разделений, позволяющих мне наблюдать «перерывы постепенности», воспринимать различия там, где иначе мог быть плавный переход, подразделять людей на категории в зависимости от их отношения и поведения, одно различие проявляется сильнее и больше влияет на мои отношения с другими, чем все остальные… различие между «мы» и «они». …Это не определения двух отдельных групп людей, а названия различия между двумя совершенно разными отношениями: эмоциональной привязанностью и антипатией, доверием и подозрительностью, безопасностью и страхом, общительностью и неуживчивостью. «Мы» – группа, к которой я принадлежу. Я хорошо понимаю, что происходит внутри группы, и поскольку я это понимаю, я знаю, как мне действовать дальше, чувствую себя уверенно, как дома. ‹…› «Они», напротив, – это та группа, к которой я не могу и не хочу принадлежать. Мое представление о происходящем в ней весьма смутно и отрывисто, я плохо понимаю ее поведение, поэтому ее действия для меня большей частью непредсказуемы и отпугивают[508].

Бауман излагает традиционную позицию отторжения от Другого и подчеркивает, что она основана на незнании и непонимании. В эпоху расширения коммуникации незнание, казалось бы, должно быть преодолено. Между тем это преодоление идет медленно и встречает сопротивление со стороны культурной индустрии, получающей прибыль от репрезентации стереотипов. С одной стороны, многие этнокультурные стереотипы отступают перед расширением знаний о других культурах и их художественных практиках. С другой – стереотипы продолжают сохранять устойчивость даже перед лицом опровергающей их реальности и формируют представления о «русскости» в массовом сознании.