Другой в литературе и культуре. Том I

Как видим, русские, украинцы и белорусы, давая кров «бродягам», поступали милосерднее европейских крестьян, не желавших жить под одной крышей с кочевниками даже за деньги. Славяне Российской империи, напротив, рассматривали «других» как людей, достойных сочувствия, и пускали цыган перезимовать бесплатно.

Интересно, что с появлением в России кочевых таборов цыгане заняли в русских умах место, которое не соответствовало их ничтожной численности. По сути, они стали для подавляющего большинства населения олицетворением «другого». Поясним этот парадокс.

Российская империя включала более сотни народов. Некоторые из них исчислялись миллионами. Конечно, в столице и крупных городах существовали межнациональные контакты, но в целом Россия XVIII–XIX веков была страной аграрной: 90 % населения жили в деревнях, изредка выезжая на ярмарку. В роли «другого» для крестьян выступал, пожалуй, только немец-управляющий. (Евреи в центральных губерниях практически не жили[396].) Познакомиться с другими народами можно было лишь во время отхожих промыслов или воинской службы. Но отходники и мужики-рекруты составляли небольшой процент сельского населения. Крестьяне знали только одну национальную группу, чье появление было событием для патриархальной деревенской среды: смуглые черноволосые люди разбивали шатры, говорили на незнакомом языке, их жены ворожили и лечили хвори.

Вместе с тем существовали и более тесные контакты. Таборная традиция зимнего постоя заставляла цыган все холодные месяцы жить с русскими бок о бок. Во многих деревнях часть избы арендовалась на зиму из поколения в поколение. Если татары, грузины, армяне, несмотря на многочисленность, были для жителей центральных и северных губерний народами в целом абстрактными, то цыган крестьяне знали очень хорошо, хотя по переписи 1897 года их насчитывалось всего 44 582 человека. Доля этого национального меньшинства в Российской империи была исчезающе мала (один цыган на тысячу подданных). Тем не менее из всех иноплеменников именно цыгане оказались ближе всего к русским: оба народа гуляли друг у друга на свадьбах, вместе ездили в лес за дровами и парились в бане. Таборные песни и пляски разгоняли скуку. Мужик знал: «Где цыган живет – там не ворует».

Исторически сложилось так, что в России крепостное право просуществовало гораздо дольше, чем в Европе. Зависимость крестьянина от помещика сопровождалась мечтой о воле. При этом «воля», по мнению исследователей этого концепта, не тождественна «свободе». Русские крестьяне грезили о жизни без помещиков и без «начальства». Это нередко оборачивалось то побегами «в казаки», то бунтами. Неудивительно, что крепостные мужики завидовали цыганам, которые были, по их представлениям, вольными людьми.

В России действовал закон о «беспаспортных бродягах». Крестьянина, задумавшего странствовать, ловили и отправляли по этапу, в то время как на цыганское кочевье смотрели сквозь пальцы (в таборах умели выправить бумаги «отходников» и платили полиции взятки). Крестьяне недоумевали, почему цыганам можно то, чего им нельзя. Но вскоре приходило понимание того, что этот народ добился «воли» в силу иной системы ценностей. Один из героев повести А. Гайдара «Школа» удивляется, увидев среди красноармейцев цыгана:

И никак мне не понятно, зачем к нам его принесло? Свободы – так у них и так ее сколько хочешь! Землю им защищать не приходится. На что им земля? К рабочему тоже он касательства не имеет. Какая же выходит ему выгода, чтобы в это дело ввязываться?[397]

Цыганская шкала приоритетов удивляла русских, считавших, что важнее всего земля и дом, потом одежда, а если есть излишки денег, можно подумать и об украшениях. В таборах все было наоборот. Золото старалась иметь каждая цыганка, невзирая на бедность своего одеяния. И крестьяне признавали за цыганами это право. Бывшая кочевница Анна Орловская вспоминает: