Дружба великая и трогательная. Странички из жизни Карла Маркса и Фридриха Энгельса

Не могу я жить в покое,
Если вся душа в огне.
Не могу я жить без боя
И без бури, в полусне.
Я хочу познать искусство –
Самый лучший дар богов,
Силой разума и чувства
Охватить весь мир готов.

В окне темнота сменилась предутренней серой дымкой. Слова наполняли комнату, как призывный звон колоколов:

Так давайте в многотрудный
И в далекий путь пойдем,
Чтоб не жить нам жизнью скудной –
В прозябании пустом.

Карл встал за новой книгой. Тонкий коптящий язычок пламени лизал ламповое стекло у горловины. Как болит голова! И в глазах страшная резь. В какое-то мгновение ему показалось, что все обрывается, летит куда-то вниз. Стоп! Как там дальше?

Под ярмом постыдной лени
Не влачить нам жалкий век.
В дерзновенье и в стремленье
Полновластен человек…[1]

Карл распрямил руки, сделал выпад, словно фехтуя. Сразу закружилась голова… И поташнивать стало. Наверное, оттого, что давно не ел. Двинулся к полке, где должна быть еда. Но есть ему не хотелось, и, передумав, он направился к умывальнику. Сейчас бы искупаться в Рейне…

Закрыл глаза и увидел серую полосу воды, пристань, идущий вверх по течению корабль. Надо им сказать, что ему в Трир, ему очень нужно в Трир. Там Женни… Она еще ни разу не написала ему… Но кто-то кричит – скоро Кельн… Карл потерял сознание.

На берегу Вуппера

– Фридрих! Я требую, чтобы ты перестал читать богомерзкие книги. Им не место ни в твоей душе, ни в моем доме.

Длинноногий голубоглазый юноша опустил голову. Непонятно, чего больше в его позе – почтительности или упрямства.

– Ты слышишь?

– Гёте – великий поэт.

В голосе фабриканта Энгельса – злость, не подобающая истинно верующему протестанту.

– Ты будешь наказан! Иди.

Мать робко поглядела вслед сыну.

– Знаешь, Эльза, мне иногда становится страшно. Он в общем хороший малый. Но такое своенравие…

– Мальчику только шестнадцать! Он еще изменится…

– Ну, для тебя он всегда останется ребенком. А я боюсь, что чрезмерное образование испортит мне сына.

А сын уже мчался в гимназию.

Во дворе Фридрих врезался в толпу сверстников.

– Эй, Вилли, Фред, идите сюда! – В уголке у забора Фридрих открыл ранец и, оглядевшись, вытащил растрепанный томик. Братья Греберы боязливо потянулись к книге.

– «Разбойники» Шиллера?

– А если дома найдут? – Греберы знают: их друга уже не раз жестоко наказывали за найденный у него светский роман.

Фридрих гордо и беззаботно отмахивается:

– Ну, ладно, ладно! Лучше послушайте. – И читает, чуть понизив голос.

Дежурный преподаватель останавливается вблизи, прислушивается. Что-то чересчур светский слог.

Вилли Гребер незаметно толкает чтеца:

– Теперь давай повторим псалом.

Учитель, успокоенный, удаляется: дети местного пастора Гребера, конечно, не станут слушать предосудительное. И Энгельс тоже из весьма уважаемой семьи. Хотя, говорят, доктор Клаузен – подумать только! – на уроках сам рассказывает детям о светских книгах…

Звонок позвал учеников в классы. Учитель литературы и истории Клаузен, легко шагая в проходе между партами, начал беседу о немецкой народной поэзии. В классе напряженная тишина.

Рассказывая, Клаузен привычно обращается к Фридриху Энгельсу. Этот один из самых младших в классе учеников давно заинтересовал его. Он так оригинально, так самостоятельно мыслит! Мальчик явно одарен…

Перед звонком учитель останавливается возле Фридриха.

– Я говорил о тебе с директором. Ему понравилось твое последнее стихотворение. Может, прочитаешь его на вечере?

– Хорошо, доктор Клаузен.

•

Сегодня договорились идти на Вуппер.

– На Вуппер! На Вуппер! – Они мчались к реке. День холодный; купальщиков не видно. Только два судейских чиновника спорят о чем-то на берегу. Ребята подошли поближе.

– Нет, мой дорогой. Я не Зигфрид Нибелунг, не герой эпоса и вообще не герой, – один из чиновников нервничает. – Пусть я проиграл пари, но в воду я не полезу.

– Боишься?

– Боюсь!

Фридрих, усмехнувшись, шепчет Вилли:

– Чиновничек боится холодной воды, как будто у него бешенство.

Друзья хохочут.

•

… – Эй, Фридрих, осторожней, не лезь так высоко!

Утес навис над рекой, отбрасывая на нее длинную причудливую тень.

Фридрих подошел к самому краю, заглянул вниз. Вода казалась далекой и черной. Чуть стеснило дыхание. Он глубоко вздохнул, с силой оттолкнулся ногами и вошел в воду почти без всплеска.

По дороге

Неказистые эльберфельдские дома тянутся безликой стеной. Но вот уже мост. Облокотившись о перила, Вилли мечтает:

– Получим аттестаты зрелости и поедем в Боннский университет…

Фридрих, подскочив, садится на перила.

– По-моему, нужно ехать в Берлин. Все наши лучшие преподаватели учились там. А поэты? Писатели? Издательства? В Берлине, милые мои, в Берлине…

Он умолкает на минуту. Потом тихонько добавляет: