Дружественный огонь

И Яари, подчиняясь приказу дочери, похитил, взяв в плен, невестку и внуков, чтобы доставить их в Иерусалим. Восторги и конфликты, любовь и страхи, пережитые ими за последние двадцать четыре часа, настолько утомили всех, что они не почувствовали, как стали падать обороты двигателя, пока мотор не заглох совсем, а потом взревел снова, когда машина после скольжения по асфальту автострады стала карабкаться на холмы. Но когда они снова – на первом же регулируемом перекрестке – снова остановились, уже на красный свет, малыш первым открыл глаза; за ним проснулась девочка и наконец Эфрат. «Вы спали мертвым сном», – сказал Яари, но не открыл им, где они оказались, предоставив невестке самой догадываться. Но она, не до конца еще пришедшая в себя, не узнала города, и тогда только, когда они проплыли мимо горы Герцеля, в изумлении посмотрела на свекра, словно решая, наяву ли все это или все еще нет. И он, очень довольный, прежде чем она успела открыть рот, сказал ей: «Да, милая. Это не сон. Это Иерусалим. Нофар просто сходит с ума – так соскучилась по ребятам. Но ты спала, и мне пришлось принять решение, не посоветовавшись с тобой».

Эфрат выслушала его с видимым удовольствием, взгляд ее был полон иронии.

– Иерусалим? Почему бы и нет.

У въезда в больницу Шаарей Цедек их уже поджидала Нофар, облаченная в белую униформу; черные кудри ее были стянуты назад и скручены старомодным узлом. Она была в полном восторге от встречи с племянниками, обнимая и целуя их, а затем, как она делала это всегда, подхватила на руки Нади, словно он был еще грудным младенцем. Первым делом она направилась к большому кафетерию, который оказался наглухо заперт. Нофар хлопнула себя по коленке: «Как это я могла забыть? Ведь в субботу они закрыты». Яари поспешил к машине, откуда вернулся, согнувшись под тяжестью огромной хозяйственной сумки. Нырнул как можно глубже в ее бездну и вспомнил, что этим утром Эфрат потрудилась, не жалея сил. И тогда, расположившись у большого окна, они устроили себе настоящий пикник. Дети самым решительным образом набросились на питы, заполненные хумусом и овощами, а Эфрат грела ладони, держа кружку с горячим кофе, налитым из большого термоса. Нофар довольствовалась нарезанным огурцом, а Яари с полной самоотдачей расправлялся с сэндвичем, от которого он («ешь ты… нет, я не хочу, попробуй сам») где-то в районе полудня уже отказывался, пытаясь совместить это занятие с рассказом о посещении военной базы; мычание, кивки и покачивание головой – так это показалось бы стороннему наблюдателю. Кончилось тем, что Нофар попросила разрешения у своего родственного клана познакомить всех желающих с местом новой ее работы.

По дороге в травмпункт Нофар принесла отцу (он оказался единственным, кого ее предложение заинтересовало) зеленый халат и помогла в него облачиться, проведя затем в изолированную темную комнату, очень теплую, с единственной кроватью, на которой лежал полуголый молодой человек, соединенный паутиной трубок с подвешенными сосудами и пластиковыми контейнерами. Голова его целиком была обмотана бинтами, исключая лишь оба глаза. Нофар подошла поближе и громко произнесла его имя, после чего молодой человек медленно повернул голову. «Ну, вот, – весело произнесла Нофар, – можешь познакомиться с моим папой. Ему не терпится услышать о твоем возвращении с того света».

Утопая в медицинских терминах и врачебных деталях, Нофар поведала отцу сагу о несчастье, случившемся с молодым строителем, свалившимся с лесов и доставленным в травмпункт практически мертвым, но, как видишь, папа, возвращенным к жизни. Я правильно излагаю? – вызывающим тоном спросила она у неподвижно лежавшего пациента. Ты вознамерился улететь из этого мира, не так ли, но мы тебе этого не разрешили, верно? Поймали тебя в середине полета.

И молодой человек, совсем еще юноша, выразил все, что он мог бы сказать, восхищенным взглядом, устремленным на раскрасневшееся лицо Нофар, которая с необыкновенной нежностью в голосе поддразнивала его. На каждое ее слово он пытался кивнуть сплошь забинтованной головой, хотя не похоже было, чтобы Нофар нуждалась в его подтверждении. Глаза ее были полны неподдельным волнением, но она продолжала мягко укорять пациента. «А ну, скажи мне, что было у тебя в голове, когда ты попробовал безо всякого разрешения выбраться отсюда? Тебе надоела жизнь?»

Из белого, бывшего некогда головой, шара на девушку неотрывно глядели глубоко запавшие, полные страдания глаза, а едва слышный голос напоминал пронзительный стон, издаваемый перед смертью маленьким зверьком. Однако Нофар безжалостно продолжала гнуть свою линию, как если бы речь шла об обыкновенном больном, а не о человеке, в буквальном смысле висящем между небом и землей, между жизнью и смертью – она продолжала назидательно, словно пожилая учительница, втолковывать ему символ своей веры.

– Ты обязан выжить, не для того ты был рожден, чтобы улизнуть от нас, не прожив еще и половины срока!