Дружественный огонь

– Ну, вот ты… как всегда… как всегда приставала ко всем в семье. Все должно быть по-твоему. Если собирались пойти в ресторан, то лишь в тот, в какой ты хотела, добираясь до него именно твоим маршрутом… всегда… во всем.

Даниэла рассмеялась:

– Еще немножко?

Но он не ответил… и на этот раз она оставила его в покое…

Царила всеобъемлющая тишина. Снаружи, несмотря на жару, чуть насвистывая, просачивался ветерок. Во внутренней комнате ставни были закрыты, но пятна света прорывались сквозь трещины. Перешептывание африканок стало слышнее. Может быть, подумала Даниэла, они вошли уже в кабинет, где хранились лекарства, неспешно проверяя содержание ящиков и полок? Именно в эту минуту она задумалась, не рассказать ли Ирмиягу о той миссии, которую согласилась возложить на себя, но осознала, что в его нынешнем состоянии он вполне способен воспрепятствовать ей в овладевшем ею сильнейшем желании выполнить обещанное. Ею овладела внезапно необъяснимая уверенность, что эти иссохшие кости, принадлежавшие некогда человекообразной обезьяне, имеют важнейшее значение не только – и не столько – для всего человечества, но, в основном, именно для Израиля.

– А тебе не хочется показать мне что-нибудь еще в мой последний день, пока я здесь? Что-нибудь этакое, – осторожно спросила она своего зятя.

С усилием приподнявшись, он подсунул себе под спину подушку и внимательно посмотрел на нее.

– Полагаю, ты с удовольствием посмотрела бы еще на какое-нибудь диковинное животное… вроде того слона с циклопическим глазом…

– О да, разумеется… с большим удовольствием.

– Увы, Даниэла, тебе не повезло. Нет у меня в запасе ничего похожего. Ничего не поделаешь.

– Ну… нет так нет.

Из-за двери доносилась болтовня африканок, напоминавшая журчание ручья.

И внезапно, не успев ничего подумать, она выпалила:

– Послушай… Всю последнюю ночь я читала «Песнь Песней».

– По-английски?

– Да. И это было не менее прекрасно и трогательно, чем оригинал, который эхом отзывался в переводе.

Он молчал, но видно было, что удивлен.

– И когда я прочитала все восемь глав, то поняла, наконец, что ты чувствуешь. Произведение, подобное этому, сыплет нам соль на раны.

Ирмиягу поднялся и начал вышагивать, кружа по маленькой комнатке, словно попавший в западню зверь, ищущий выхода. А потом со стоном из него вырвалось:

– Ну что… что же это такое? Ты прилетаешь в Африку, утверждая, что из-за Шули, а потом заставляешь меня все время говорить об Эяле.

– Заставляю тебя? – Она была ошеломлена. – Эяль и Шули… Разве это навсегда не связано одно с другим?

– Все на свете связано одно с другим… не с тем, так с этим, – отрубил он с раздражением. – А иногда и не связано… Я ведь никогда не рассказывал тебе раньше о последней ночи в жизни Эяля.

– Что ты хочешь этим сказать сейчас?

– То, что все произошедшее выставило его в смешном свете… если не сказать еще сильнее.

– Полная чепуха. – В эти слова она вложила всю боль своей души. – В его поступке все – сплошное благородство, а это не может быть смешным.

Но он стоял на своем.

– Глупое благородство, ведущее к смерти, – может быть. И это позволяет увидеть двойственность эпизода, объясняя его скрытую философию. Действительно ведь, когда израильский солдат оказывается на крыше чужого дома, пугая его обитателей, он, в сущности, только продолжает бесчестить их, обменивая у них на глазах свою жизнь на то, чтобы вернуть им вымытым их помойное ведро.

– Понять ход твоих мыслей я не могу…

– Само собой. Не можешь. Боюсь, не сможешь никогда. Он произнес все это внешне спокойно, хотя Даниэла видела, что внутри у него бушует шторм.

– При всей их сверхинтеллигентности евреи не в состоянии представить себе, как они выглядят в глазах «других». Я говорю о настоящих, реальных других. Тех, которые не мы, и которыми мы никогда не станем. Потому что именно так возможно понять, почему, например, тот палестинец, который получил более чем достаточно денег от меня за короткое изложение произошедшего с моим сыном в результате «дружественного огня», не проявил никакого интереса к тому, что сделал Эяль. Он получил пачку денег и в ту же минуту исчез из вида, не проронив ни слова сочувствия, не сказав «спасибо» – хотя бы из простой вежливости или отдавая дань добрым манерам. Ничего… А я, со всей своей идиотской одержимостью, не могу примириться с подобным равнодушием, с таким безразличием. Так что я снова вынужден был обратиться к помощи своего знакомого фармацевта из Иерусалима, чтобы он организовал еще одну подобную встречу с этим человеком. И ночью, в самый разгар интифады, при удвоенной смертельной опасности как со стороны наших войск, так и со стороны противоположной. И тогда впервые я заглянул в бездну, затянувшую всех нас… или, если быть как можно более точным – всех вас.

– Тут есть какой-то сбой в генетике. – Эта мысль обожгла Даниэлу, когда она вгляделась в его пылающий взгляд, направленный на нее из мрака темной комнаты. Доведись ему выйти за дверь, его не пришлось бы долго искать – он виден был бы издалека…

7