Но Амоц, подумала она про себя с легким презрением, несомненно, воспользуется ее отсутствием, чтобы залечь в постель пораньше. Внутренним взором она уже видела его в красной его фланелевой пижаме нежащимся, раскинувшись, в просторной супружеской кровати, в окружении фотографий детей и внуков, в то время как сама она собирала разбросанные повсюду по полу финансовые приложения, в глубине души догадываясь, что он, быть может, предпочел бы находиться в данную минуту не там, в Тель-Авиве, но здесь, на заброшенной африканской ферме, бодрствующим и готовым вступить в борьбу с человеком, готовым сдаться соблазну саморазрушения.
Конечно, нигилизм Ирмиягу может быть всего лишь маской, за которой скрывается ужасная личная травма. Но она знала, что ненависть к самому себе не в силах помочь реабилитации. Вот почему она бессильно ее противостояние Ирмиягу, вот почему она не может переубедить его, приводя даже самые серьезные возражения. Она всего лишь преподаватель английского языка, она имеет дело только со значением слов, с грамматикой и – время от времени – с анализом персонажей, разбирая содержание коротких рассказов и пьес. Но голова Амоца переполнена лишь фактами и образами, и он в состоянии вспомнить множество убитых и раненых с обеих сторон и не только в войнах, которые вел Израиль, но и в сражениях между другими странами. Когда он брался за чтение, то читал все подряд – биографии и современную прозу, – а потому в состоянии был в случае необходимости приводить примеры произошедшего в то время и в тех местах, о существовании которых она даже не подозревала; и потому же был он в состоянии сравнивать израильтян с другими народами, отличать реальные проклятия от выдуманных, искусственных. Ему следовало бы сейчас находиться с нею рядом, чтобы удержать в узде своего зятя, и не только ради торжества справедливости и правды, но и для того, чтобы сохранить надежду для их детей и него самого, чтобы Элинор и Иоав смогли вернуться в Израиль, произвести на свет хотя бы еще одного внука, восстановив потерю и придав этой жизни смысл, а заодно избавившись от ощущения сладости, которую почувствовал Ирми в иврите молодой палестинки, исполненной ненависти и презрения.
В состоянии ярости и чувства обиды на мужа она как-то не обратила внимания на вежливое постукивание в дверь, пока дверь, чуть скрипнув, не приоткрылась, и через нее, к огромному ее удовольствию, прямо-таки просочился сверхделикатный доктор Роберт Кукириза с косточками доисторической человекообразной обезьяны, той самой, что упустила в свое время возможность встроиться в эволюционную цепь человечества.
Покраснев до ушей, Даниэла сказала ему:
– А я уже решила, что вы отказались от меня и моей помощи. Поставили, как говорится, на мне крест. А то и просто ухитрились потерять эти ваши великолепные кости.
– Мадам, вы ошиблись. И вовсе мы от вас не отказались, – исключительно дружеским, не допускавшим даже мысли об обиде тоном заверил Даниэлу ученый. – А уж о том, чтобы потерять наши выдающиеся открытия… Но некоторые коллеги проявили вполне объяснимую обеспокоенность тем, что так или иначе мы втягиваем вас, мадам, в ситуацию, которую иначе как странной и неудобной не назовешь. И тот факт, что вы скрыли наше предложение от Ирми, тоже вызвало некоторые сомнения.
– В этом пункте вопросов не существует, – без раздумья заверила она. – Я сама собиралась сказать ему при прощании…
– Отлично. Это убедит сомневающихся. Поскольку любой из нас хочет быть уверенным, что ни с какой стороны вам ничего не грозит. Что же до получателя – нас уже уведомили, что лаборатории в Абу-Кабире с нетерпением ожидают вашего возвращения.
Протянув руку, она взяла пакет, обернутый в клочок яркой материи, который доктор Кукириза достал из кармана. Развернув его, она обнаружила три косточки, не похожие одна на другую размером, формой и цветом, и решила, что просто положит их в чемодан.
– Бесспорно, – и все-таки что-то его не устраивало, чем-то он был недоволен, судя по тому, как он поглядывал на ее чемоданч, лежавший открытым на столе, словно перебирал одно за другим казавшиеся ему наиболее безопасные места.
– Может быть, нам стоит подумать о том, чтобы поместить все это в какое-нибудь неожиданное место? – предложил он. – Например, в вашу косметичку? Место, для любой женщины достаточно интимное… Просто из приличия они туда не полезут…
– А вот это – совершенно замечательная идея, – сказала она решительно.