Дружественный огонь

– Ну, так и что ты там обнаружил?

– Твой лифт… он бесподобен. Как и его хозяйка. Как ты ее называл? Малышка? Девчушка?

– Амоц, дорогой… держи себя в руках. Иногда ты слишком умен…

8

Несколько расслабившись, Ирми улыбнулся и сжал плечи Даниэлы, как бы желая ослабить впечатление от его слишком горячих слов, от этого разглагольствования и успокоить тревогу старого негра, который, стоя рядом с ним, казался настороженным.

Они вернулись на ферму, и преданный служака решил погасить семейный раздор порцией хорошей еды. Затопив плиту, он замесил тесто для большой питы. Затем в кастрюлю с кипящей водой опустил мелко нарубленные овощи, кукурузные зерна и нарезанные кубиками кусочки мяса. Два других повара поднялись со своих лежанок, расположенных неподалеку в кладовых, и присоединились к общим хлопотам. Тем временем Ирми, усевшись напротив Даниэлы, сгорал от любопытства, желая понять, что потянуло его свояченицу к слону; потянуло так, что она загорелась желанием увидеть его в третий раз. Но Даниэла в эту минуту не готова была еще затевать разговор о ее чувствах перед кем бы то ни было, особенно в присутствии посторонних, и вместо объяснений, что именно вызвало у нее желание увидеть еще раз это генетическое отклонение, она переключила внимание зятя, с детской гордостью рассказав ему о сотне долларов, которая досталась погонщику и владельцу слона за то, чтобы он освободил бедное животное от повязки.

– Сто долларов?! – Казалось, что Ирми не верил своим ушам. – Сто долларов?! Ты, случайно, не того?..

Но ведь это не было нарочно. Даже если эта сумма не была уж столь неподъемна для нее, все же ее расходы имели некоторый разумный предел. Но дело было в том, объяснила она зятю, что она не подозревала, что все купюры, которые она второпях сунула в карман, были разного достоинства. Потому что Амоц всегда недолюбливал большие цифры. И лишь когда достала купюру, поняла, что это было, но было уже поздно – погонщик мгновенно сжал деньги в кулаке, а кулак засунул в карман своих штанов и сразу согласился с ее предложением… а затем слон – ты слышишь, Ирми, – а затем слон опустился перед ней на колени и из его огромного глаза выкатилась слеза… сначала одна, а затем другая.

– Слеза? У слона?

Это то, что она видела собственными глазами. Так как же она могла сказать владельцу – нет-нет, подожди, я ошиблась, из-за смерти моей сестры я стала несколько рассеянной и случайно дала тебе стодолларовую купюру… десяти, я полагаю, вполне тебе хватит, так что верни мне обратно мою сотню, пожалуйста. Так я должна была поступить?

– Этого я не знаю. Но он был бы счастлив, получив от тебя хоть доллар. Один.

– Кто решил, что с него достаточно и одного доллара? Ты? С чего ты это взял? – вцепилась она в зятя. – Брось эти штучки, Ирми. Я уверена, на самом деле уверена, что стодолларовую купюру Амоц засунул в мою сумочку специально для того, чтобы она перешла в руки этого человека, заставив его с бо́льшим вниманием относиться к своему слону.

– Чего мы никогда не узнаем. Но бесспорно одно – ты совершила революционный переворот в жизни одного африканца, который до конца своих дней не забудет тебя.

– А мне очень приятно знать, что один человек в Африке до конца своей жизни будет обо мне думать. Где бы я сама в это время ни была.

– Где бы ни была? Как ты можешь знать об этом.

– И ты не забудешь. Где бы ты ни был.

– Что говорить обо мне. Со мной может случиться все, что угодно. Все… все возможно… у меня ничего нет, и никто меня не держит. Никто и ничто. Я свободен как птичка.

– Тогда почему ты думаешь, что и ты, и погонщик слона когда-нибудь вспомнят, что я здесь была?

– Я – вспомню? С чего ты это взяла? Ну, хорошо, любовь Шули к тебе всегда была безоговорочной, пусть даже ты была надоедливым ребенком и таскалась за ней по пятам, позволяя себе входить в ее комнату без стука. Но вспоминать? Я оказался здесь, в Африке, не для того, чтобы вспоминать, а затем, чтобы забыть.

– О чем ты говоришь? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Ты сама прекрасно знаешь. Я оказался здесь не только потому, что хотел немного улучшить свои пенсионные дела, но также для того, чтобы забыть его и все то, что о нем напоминает.

– Забыть Эяля? Как это может быть?

– Может… почему нет? Его нет больше нигде, а я пока что не превратился в суданца, который верит в духов и ветра.

– Причем здесь духи? Ты что, считаешь, что другого пути к сохранению памяти нет?