Дружинник князя Афанасия

Печенежские ряды смешались. Не было даже стрельбы из луков, сразу пошли на мечи да копья.

Красавец вынес меня в первые ряды Вольгиной рати, и я прежде всех столкнулся с врагом. Рубанул одного печенега, второго, увернулся от третьего, вражьи лица замелькали.

Вой, визг, храп конский, да шелест железный стояли округ. Хмель боя опустился на людей, заблистал саблями печенегов и мечами русичей. Опьянели люди от пролитой крови, криков смерти и восторга и уже без всякого напряжения рубили врага и сами падали в степную пыль, легко и спокойно уходя из жизни.

Скоро копье мое было изломано, щит оторван, шелом спал с головы, конь, раненный в ноздри, начал соваться в разные стороны. Я искал глазами отца – и наконец-то увидел его, но именно в этот миг он, окруженный стаей печенегов пал с коня.

Я стал пробиваться к нему. Волосы мои развевались, окровавленный меч не знал покоя.

Печенеги подались и стали медленно отходить, укрываясь в своем лагере, составленном из сотен дорожных кибиток, служащих кочевникам домом, в коем проходит вся их жизнь.

Затрубили трубы – Владимир дал отбой сраженью. Я спрыгнул с коня и вложил меч в ножны. Над полем битвы установилась тишина, только ветер завывал, гоняя былинки травы по степи.

Я подошел к отцу. Сквозь прорванную кольчугу сочилась кровь. Слезы навернулись на глаза мои. Я преклонился перед телом и застыл в молчании. Глаза отца неожиданно открылись, я вздрогнул.

– Батя, – я разорвал корзно и стал пытаться заткнуть рану отца.

– Не надо, – прохрипел он, – помираю я.

– Нет…

– Да. И прежде смерти должон сказать тебе…, -отец перевел дух и продолжал, – Когда ходил я в Печенежскую землю, то в полоне встретил красавицу печенежскую, полюбилась она мне и просил я ее у князя Владимира. У нас родился сын…

– Сын?! – удивился я.

– Ты, Лександр, родился, – отец замолчал.

– А мать? – в смятенье вопросил я. Отец говорил с трудом и поднял руку – чтобы я не торопил его.

– Жену свою законную – Марию я оставил. Два лета прожил с Рогнедою в Киеве, а жене писал, что в походах постоянно, времени не маю домой вертаться. По осени пошли мы супротив Мстислава, Рогнеда со мною была. Кровь в ней бежала горячая, сызмальства она на коне сидела, мечом лучше иного дружинника владела. Тебя с нянькой оставили. Три дня осаждали мы Бельз и когда взяли – отдан он был, за супротивство, дружине княжеской на разграбление. Мы с Рогнедой въехали в Бельз последними, дом у нас был полной чашей, да вот только калиги мои усмянные поизносились. Рогнеда мне и говорит: «Не доедешь ты, милый дружок, в таковой обувке до Киева, надоть найти тебе сапоги.» Тако молвила и поехала от меня вскачь. Сама хотела сапоги добыть – подарок сделать. Начал я милую свою искать – как сквозь землю она провалилась. В один дом захожу – все пограблено, да на оконце малая шкатулка стоит. Открыл я ее – а там всяки безделки женски – перстни, браслеты и жерелье зеленого бисера – чудная вещь, как раз о таком Рогнеда мечтала, да все найти не могла. Взял я эту диковинку, – отец замолк, закрыл на время глаза и продолжил, – Захожу я в следующий дом – тоже все пограблено, а коло самой печи лежит моя ненаглядная, стрелой пронзенная, а в руках сжимает сапоги зеленого сафьяна, заморской работы, каковые еще не каждый князь имеет… Похоронил я Рогнеду по православному обычаю, хоть и не крещеная была… И жирелье то ей на шею надел… А сам думаю – знать Господь меня покарал, что законную жену свою бросил. Вот и отпросился я от Владимира в Переяславль на службу ко князю Афанасию, до жены своей – Марии. Хоть и мачеха она тебе, но только добро для тебя делала…, – отец закрыл глаза.

– Батя! – я прислонился к его окровавленной груди – сердце не билось. Я встал, снял шелом и перекрестился.

Батя умер… Это казалось непостижимым, диким и неправильным. Для меня он был вечным. Если смерть отца и предполагалась, то не скоро, когда угодно, но не сейчас. Господи, почему ты так несправедлив?…

Вокруг стали собираться дружинники. Кмети подъезжали, спешивались, крестились, соболезновали мне. Подъехал князь Афанасий, по-отечески обнял меня, и я не выдержав разрыдался у него на плече. Князь гладил меня по голове и утешал:

– Он погиб в сражении – воином. Люди не забудут его.

– Спасибо, княже, – я вытер слезы и отстранился от Афанасия, увидев мать, идущую через расступающихся перед ней ратных. Волосы ее выбились из-под повойника, дикий взгляд глаз вселял ужас, платье было в пыли.

Она кинулась на тело отца и завыла в голос, запричитала, забилась, словно в припадке. Ее горестный крик-плач далеко разносился по степи, возвращаясь еще более страшным эхом. Птицы в небе останавливали свой полет от звериного воя жены потерявшей мужа.

– И почто ж ты окинул мя! Сиротою оставивши-и! Касатик мой любезный-и! Почто ушел не воспрошавшись со мною, любовь моя вечная! Как же я любила тя! И да на кого ж ты меня и покинул-то! Зачем ворога лютого, басурмана проклятого, до груди своей допустил!…– князь Афанасий подтолкнул меня к матери. Я с каким-то страхом нагнулся над ней и взял ее за плечи.

– Мама, – она оглянулась и упала мне на грудь.