Дружинник князя Афанасия

Солнце уже спускалось к закату, когда я выехал на гору и мне открылся внушительный вид Киева – две близстоящие церкви, возвышающиеся над городом, множество домишек, где в два, где в один этаж, раскиданных в беспорядке, снующие словно мураши люди и все это обнесено земляным валом с крепостными стенами и высокими башнями на них, с правой стороны голубел Днепр и на нем несколько белых галочек – купеческие ладьи с товаром.

Я въехал в город через Софийские ворота и не спрашивая ни у кого дороги поехал по кривой улице, кое-где вымощенной бревнами, следуя рассказанному отцом путем ко дворцу великого князя Владимира.

Несмотря на беспорядочность застройки, все киевские улицы сходились в центре города близ Десятинной церкви. Перекрестившись на кресты, я повернул направо и поехал через Бабин торжок.

Уже издали доносился шум огромного торжища, одного из самых людных мест Киева. Кричали продавцы и покупатели, ржали кони, мычали коровы, блеяли овцы. Всюду стояли перекошенные разновесами железные весы, на каменных прилавках лежали пахучие кожи, серебряные чаши, украшения, сосуды различные, расписные греческие материи и множество иного добра.

Со всех сторон торг окружали обнесенные частоколом торговые дворы иноземных купцов. Среди торговых рядов стояли привезенные великим князем Владимиром из Корсунского похода капищи⁹и четверка медных коней. Я въехал в ворота широкого княжеского двора, там шло веселье…

В те времена жил еще похвальный обычай: тогда не было праздника для богатых без милостыни для бедных. Государь, яко истинный хозяин потчевал граждан и пил вместях с ними; бояре, тиуны и духовные смешивались с бесчисленными толпами гостей всякого состояния.

Восходя на высокое резное крыльцо хором великого киевского князи Владимира я немало струхнул. Ежели бы не обязанность выполнить поручение, то дернул бы в бега. Но убежать мне было не мочно. Чего мне так боязно стало и сам не пойму.

– Отколе? – вопросил выступивший мне навстречь дружинник.

– Гонец князя Афанасия Переяславского с грамотой! – торжественно сказал я и дружинник проводил меня в гридню.

Я споро глянул посторонь. Стены гридни были покрыты прихотливой резьбой по дереву. Освещение составляли многочисленные свечи в железных паникадилах под потолком. В просторной гридне пировала ближняя дружина великого князя.

Под высокие своды летят голоса, смех. Шумно и весело. Отроки едва успевают метать на столы тяжелые блюда с едой. Какого только кушанья не было на широком столе: поросята жаренные, лебеди запеченные, словно живые, даже с перьями, дичина всякая, пироги, осетры: вяленные и варенные, мед пиво, вина, множество и иных блюд, коим и названия не знаю. В руках у всех серебряные ложки. Бояре согласно чину в шитых золотом оплечьях.

На великом князе Владимире – синего сукна корзно, подбитое алым шелком, застегнутое на левом плече серебрянной фибулой. Рукава на запястьях застегнуты запонами крупного жемчуга.

Владимир, пировавший с дружиной, царил над ней, в отличии от более поздних князей – зачастую опускавшихся до уровня дружины.

Рядом с Владимиром – его дядя Добрыня Никитич, старый дед со слезящимися глазами.

Из других бояр узнался мне Илья Муромец, большой и тяжелый, сидевший уронив огромные руки на стол. Руки воина-богатыря, коими боронит он и до сей поры землю русскую, ибо жив богатырь до той поры, пока помнит его народ и не будет нам прощенья, если забудем мы тех, кто взрастил и оберег, усилил и увеличил нашу Родину. Потому и сидит так гордо Илья, прямо смотрят глаза его, ибо дожил он до седых волос, а незачем и не за что ему стыдиться прожитого.

На Илье праздничная сряда: зипун, шитый жемчугом, поверх него шелковый летник. Но даже роскошное платье не перебивает простоту лица Ильи из Мурома, крестьянского сына.

В углу гридницы сидел старый слепец гусляр и перебирал струны, сожидая когда князь дозволит ему спеть.

– Откулешный ты, дородный добрый молодец, каким именем зовут, как по отчеству величат? – спросил Владимир, когда я ступил через порог, снял шапку и перекрестившись поклонился всем, а великому князю Владимиру в особину.

– Лександр я, Яна Усмовича сын, из Переяславля привез грамоту от князя Афанасия, – ответствовал я, неловко достал грамоту из-под брони и с поясным поклоном подал князю, держа на двух вытянутых руках.

Владимир принял грамоту. Указав мне на кресло, неспешно освободил свиток от шелка, снял серебряную вислую печать, замыкавшую в себе оба конца крученой алой тесьмы, связующей свиток и принялся читать.