Дружинник князя Афанасия

Годов до двенадцати я был обыкновенным отроком, мало чем отличавшимся от своих ровесников – носился по городу с ватагами друзей, стрелял из малого лука, сделанного отцом… Но все это изменилось, когда отдали меня в книжное учение к отцу Савватию, монаху Васильевского монастыря, греку, пришедшему некогда в Переяславль из Херсонеса.

Греческий язык, благодаря мудрому наставнику, дался мне быстро и передо мной открылся неведомый ранее мир. Библия, книги греческих философов, теологические труды… Все это засосало меня, хотелось знать все, прочитать все книги, грозно стоявшие на полках монастырской библиотеки. Но одно следовало за другим, другое за третьим, не скоро я понял тщетность своей цели – знаний было множество и полное познание невозможно, возможен был только бесконечный путь к нему…

Но я торопился, корпел над книгами, встречая неодобрительные взгляды отца и жалостливые вздохи матери. Но я уже чувствовал в себе играние молодой крови и не находил сил бороться с искушениями. Понимая это и стараясь отсрочить неминуемой я момлися со рвением, прося Господа об одном – обождать, коли жизнь не может пройти посторонь и понимал при этом всею тщету своих усилий.

Весной я уже замечал внимательный погляд отца Савватия. В это время и появилась Варя и мое былое житье закончилось.

Приметил я ее неожиданно, хотя и видел раньше, но не обращал внимания. Это случилось на Благовещенье. Все зимние дела закончились, потеплело, мы перебрались спать в клеть. Дни становились длиннее. Набухали на деревьях почки. Сошли остатки снега. Окончилась длинная и скучная зима. Посиделки по домам прекратились, все высыпали на улицу. Девушки песнями выкликали весну.

Варя бросилась в глаза веселостью, озорными голубыми глазами и пышной косой. Она была заводилой в кругу подруг. Отец ее был сотником, мать давно умерла. Она сама управлялась по дому с помощью старой холопки-печенежки. От отца-воина она получила сильные черты – смелось, находчивость, а от матери – красоту. Отец ничего не жалел для единственной дочери, она выделалась из подруг не только веселостью, но и нарядами с украшеньями. В праздники одевала она и бархатную накидку, и шейную гривну, узорные поршни⁶на ноги. Зимой носила беличью шубу.

Но на Благовещенья я Варю только приметил, да затем и забыл.

Второй раз я обратил на нее внимание летом, в Тихонов день. По поверью считалось, что если обнаженные девушки обегут огороды, то это сбережет посевы от всяких напастей. Мы с другом Кузьмой, погодком с соседнего двора вызнали, когда будет ночь обегания и тайком сбежав ночью из дому, спрятались на огородах за плетнем и бурьяном. Вдали ухали филины, пролетали в небе неведомые птицы, только привычный сверчок придавал уверенность в ночной тьме, да полная луна в черном небе.

Хотелось спать. Мы молча прижались друг к другу, вспомнились рассказы про лешего – хозяина леса, начинавшегося сразу за Трубежом. Обличье у него человечье, только козлиные рога, уши и ноги. Зовет он людей в лесу знакомыми голосами, почему они в лесу блуждают и заводит их леший в свою пещеру и там щекочет до смерти. Жена лешего – кикимора – молодица с длинными косами, белым лицом и черными глазами.

В Трубеже водились русалки, как раз в такие новолунья они выходят из воды, играют, качаются на деревьях, заманивают проходящих людей, чтобы их защекотать…

С таким мыслями я закрыл глаза и очнулся от толчков Кузьмы.

– Что началось? – прошептал я. Кузьма махнул рукой, как бы говоря – не мешай, сам смотри. Я раздвинул стебли полыни и остолбенел: как будто на хороводе русалок, около трех десятков обнаженных девушек стояли на огородной меже, меньше чем в десяти саженях от нас. Некоторые еще раздевались, ровно складывая цветастые платья, паневы, белели просторными сорочицами, остальные же – раздевшись, поеживались от холода, сожидая подруг.

Мы с Кузьмой застыли в зарослях, не обращая внимания на комаров с мошками, ни на ночную прохладу. Наконец все разделись, разбились по две на два-три-огорода и обегание началось. Варе с Феодорой выпал огород напротив нас.

Быстро-быстро забилось мое сердце, когда я на сажене от себя увиделВарю во всей ее красе, какой ее создал ее Господь – без покрова. Покатые плечи, высокие полные груди, мягко очерченный стан, бедра…Разгорелось тело мое и душа моя затрепетала до вида и тела Вариного.

Когда обегание закончилось, как потерянный пошел я домой невпопад отвечая Кузьме и так и не уснул в ту ночь. Не токмо похоть была причиной того… Полюбил я Варю.

Но познакомился я с Варей только на Ивана Купалу. Назвали этот праздник по христианскому святому, но народ по-прежнему чествовал языческого бога Ярилу-Солнце. Как всегда жгли костры, через которые прыгали, водили хороводы. Но не было мне того веселья, как раньше. Кузьма звал идти искать цветок папоротника, да я не пошел. Я никак не решался подойти к Варе, больно много было вокруг нее бойких подруг – как бы не засмеяли меня в чем. Понурый я ходил вокруг костровой поляны за деревьями, наблюдая за весельем и Варей.